Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Точно, – крикнул Щепа и отбросил свой ржавый лом – лом упал с грохотом. – Я не хотел, они меня вынудили!

– Так, – сказала Мара. – За это получишь от меня награду. – Она повернулась к Читарю. – Ты, книжник, свою награду уже получил, она у тебя на спине и на затылке. – Наконец, посмотрела на меня. – А ты, лиходей, сделаешь для меня кое-что, и тогда я тебя прощу.

– Чего ты хочешь? – спросил я.

– Девочку, – ответила Мара. – Привези мне её.

Я попятился.

Под подошвой хрустнуло: наступил на голову мёртвой птице. Мара усмехнулась. Я сжал кулаки.

– Она моя дочь!

– И моя, – сказала Мара. – Ты сделал её в мой чин и подобие. Мы с ней связаны, мы должны быть вместе.

– Пошла ты, – посоветовал я.

– Я не пойду, я уеду. Вот с ним уеду. – Она кивнула на Щепу. – Он из вас троих один живой и при Доле. А ты – убийца и вор, и твоя Недоля тебя поедом ест. Скоро сам сгинешь, и девочку погубишь. Отдай её мне, прошу по-хорошему.

Я показал ей кукиш.

– Добро, – сказала Мара, – тогда я сама заберу.

И велела Щепе:

– Открывай ворота. Поедем.

Щепа изумился и тоже едва не наступил на останки голубя.

– Куда?

– К тебе, – ответила Мара. – Поглядим, сколь ты живой.

– В каком смысле?

– В том самом. Ты ведь насчёт женского здоровья умелец?

Щепа несмело улыбнулся углом рта.

Она больше ничего не сказала, не посмотрела ни на меня, ни на Читаря, – бесшумно ступая босыми ногами, направилась к машине. Я увидел: Щепа, словно против желания, открыл ей правую заднюю дверь.

В распахнутые ворота хлынул свет и воздух, пахнущий сиренью. Я оттёр подошву от голубиной крови и позвонил Дуняшке: велел ей запереться дома и не отвечать на звонки с незнакомых номеров.

До ночи сидели в гараже, ждали Николу Можайского.

В жилом отсеке всё было разгромлено, стол и табуреты опрокинуты, книги Читаря валялись на полу. Мара не тронула только иконы; я их снял со стены и завернул в тряпку.

Долго возился с “Каравеллой”, вымыл всю, прокатился на заправку, залил полный бак – но успокоиться всё никак не мог. На светофоре, затормозив на красный свет, едва не протаранил автобус.

Откуда она знает, что я – тать и убийца? Насквозь прозрела, что ли? Так я деревянный, меня насквозь не видать. Ни один ясновидящий не сможет. И почему я испугался её? Она – моё ИЗДЕЛИЕ, что хочу – то и сотворю с ней, вышло – хорошо, не вышло – иссеку в куски топором, и вся недолга. Разве не бывало так, что мы с братом поднимали истукана, мною починенного, собранного из кусков, – а истукан, вроде бы восставший, прожив считаные часы, падал и уже более не вставал?

Не лучше ли, думал я, поехать в Москву, зайти к Отщепенцу в квартиру – и уничтожить стерву? Оторвать ей голову? Кто меня осудит? Уже ясно, что она чужая, от неё не будет пользы моему народу.

Вышло так, что я, вместо того чтоб остыть, унять гнев, – ещё больше распалил себя, и когда вернулся в гараж – первым делом отыскал топор и сел его точить.

Читарь видел, что́ со мной происходит, ко мне не подходил, помалкивал; оба мы были в смятении, оба умалились духом. И пока я ждал ночи – возненавидел этот гараж, полутёмный, пыльный, провонявший цементом и трухой.

Никола выслушал мой рассказ (Читарю я запретил разговаривать), потом зажёг свечу, присел возле мёртвого голубя, осмотрел его и даже обнюхал. Спросил: прикасались ли мы к Маре, или она к нам? Давала ли она нам какие-то предметы, вещи, либо мы ей? Не прихватила ли с собой вещи, нам принадлежащие? Не пыталась ли развести огонь, спичками или зажигалкой? На все вопросы я ответил отрицательно.

– Пока ни о чём не переживай, – сказал мне Никола. – Первое, что она сделает, – поедет по своим храмам. Один такой храм есть в Сергиевом Посаде, второй в Москве. Другие рассеяны по стране, их не так много. Она захочет побывать в нескольких. Она наберёт там силу – и только потом будет искать твою дочь.

– А зачем ей моя дочь? – спросил я.

Никола в этот раз был мягким, медлительным, благообразным, смотрел кротко, и, по-моему, жалел меня и Читаря, и явно недоговаривал.

– Эта женщина, – сказал он, трогая меня за плечо, – языческое божество; ей нужна помощница, волхвица. Она обучит девочку всему, что знает сама. Возможно, так будет лучше. Понимаю, что ты чувствуешь, братец, но ведь она действительно мать твоей дочери. И у меня есть надежда, что девочка поможет ей сменить воплощение. Считается, что Мокошь триедина, как бог христиан. Мокошь может существовать сама по себе, а может принимать ипостась Живы или Мары. Жива – мирная, творческая, а Мара – гневная, разрушающая ипостась. Это лишь домыслы, никаких доказательств не существует, – у язычников нет ни записанного завета, ни устного, каждый язычник сам постигает свою истину внутренней работой и особыми практиками. Но нечто подобное есть в индуизме: Шакти, женская, созидающая энергия, и её гневное воплощение – Кали, разрушающая энергия. Сейчас мы имеем дело с Марой, но если она соединится с девочкой – велика надежда обращения в Живу.