Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Почему бред? – спросил я. – Ты не веришь своим глазам?

– Начинаю верить, – тихо ответила Гера. – Но почему этот – оживает, а те, другие, не оживают?

– И те оживают, – сказал я. – Иконы – разные, но человек-то – один и тот же, архиепископ Николай. Весьма почитаемый христианский святой. Когда истуканов выносили из можайских храмов – его не тронули, сделали исключение. Это можно объяснить. Тысячу лет назад здесь жили люди племени голядов. Часть древнего народа галиндов, упомянутых ещё Птолемеем. Голяды были этнические балты, язычники, поклонялись идолам. Никола Можайский – это он и есть, языческий идол голядов, превратившийся в образ христианского святого. Люди ведь не сразу отказались от прежних верований. Представь себе: приходит сюда, в каком-нибудь одиннадцатом веке, христианский проповедник в рясе, и видит, что люди несут жертвы деревянному кумиру. Христианин предлагает дикарям отказаться от поклонения, но дикари не согласны, они прогоняют проповедника, камни в него швыряют. Тогда он возвращается и говорит: Бог с вами, поклоняйтесь, но знайте – теперь вашего кумира зовут святой Николай. Или могло быть наоборот: пришёл проповедник, вкопал крест и сказал: вот где Бог! Но люди отвечают: нет, мы не хотим крест, мы хотим как раньше, резной деревянный столб. И тогда проповедник привозит то, что они хотели, деревянную фигуру. Хотели столб? – вот вам столб! Главное – не забудьте, что его зовут Николай Чудотворец! По-всякому могло быть. Одни приходили с огнём и мечом, другие – с уговорами и хитрыми манёврами. Жизнь была такой же сложной, как и теперь, а может, ещё сложнее. Считать древних предков идиотами – худшее, что бывает с разумным человеком.

– Я не считаю предков идиотами, – возразила Гера, – но я живу в двадцать первом веке, для меня религия мало значит.

– Ну вот, – ответил я, – теперь она для тебя значит гораздо больше.

– Это точно, – сказала Гера, улыбаясь. – Не поверишь, я ему даже свечку поставила. Николе Можайскому.

– Отлично, – ответил я. – Он заметил, можешь не сомневаться.

Не хотелось расстраивать её – но другого случая могло не быть.

И я рассказал.

Про Елену Константиновну, осиновую женщину, про то, как она считала себя проклятой, но встретила живого смертного, Петра Ворошилова, – и тот изменил её судьбу.

Гера слушала, хмурясь, позабыв про свой лимонад.

– Нет, – покачала головой, – это невозможно. Ради неё он бросил маму. Если она – деревянная… тогда… как он с ней спал?

– Как все, – сказал я. – До этого нам дела нет. У всех истуканов, и мужчин, и женщин, есть половые органы. Их нет лишь у ангелов – ангелы бесполые. Но, может быть, Елена и твой отец просто дружили. А спал он с другими, про которых мы не знаем. Зачем об этом думать?

Она заплакала.

Глотала рыдания, сдерживалась – но не могла. Я оглянулся: на нас никто не смотрел.

“Всё равно, – подумал я, – это хорошо и правильно, пусть она узнает всё от меня. Это нас сблизит. А я того и добиваюсь. Дело ведь не в деревянной Елене, дело во мне. С кем спал историк Ворошилов? Какая мне разница? Никогда меня это не волновало. Известно, что как минимум один раз он переспал с живой смертной, и родил дочь – вот она, передо мной”.

Гера встала, прижимая ладонь к глазам, к носу, извинилась, выбежала, но платок и сумку оставила.

Для них это важно, да. Кто с кем спит, или спал. Кто кого любил. Кто от кого родил, и кого родил, и какова была судьба рождённых. А кто кого любил, но не родил.

Вернулась серьёзная, спокойная, решительно придвинула стакан с лимонадом и выпила в два больших мужских глотка.

– Ладно, – объявила. – Есть ещё что-то, что я должна знать? Кто ещё у нас деревянный? Вон тот официант – деревянный?

– Нет, – ответил я, оглянувшись, – у него татуировка на руке. Мы татуировок не делаем, нам нельзя портить свои тела. Тело есть видимая часть души.

Гера кивнула на телевизор.

– А эти?

На экране велогонщики разноцветным стадом неслись по горной дороге, с лицами, одинаково загорелыми и за- острившимися от сверхусилий.

– Тоже нет, – ответил я. – Истуканы в большой спорт не идут. Спортсмены находятся под наблюдением врачей, а мы врачей за версту обходим, и сами медициной не занимаемся.

Она подумала, огладила пальцами стол, – ладони у неё были отцовские, с длинными пальцами, кожа на фалангах и у ногтей усталая, отравленная ацетоном: результат возни с красками.

– Значит, – спросила, – если я вижу врача – могу быть уверена, что он – не деревянный?