Ильхам Рагимов - Восточный ковер

Никто из студентов не решался взять «наглядный пример» в руки, наблюдая за муаллимом*, созерцающим предмет из красного, синего, желтого бисера.

– Возьмите же, – вышел из оцепенения лектор. – Посмотрите и передайте другим. Дергать за бисер нежелательно, – отшучивался Керими, – он может рассыпаться. Мне несколько раз приходилось его реставрировать. Вещичка не новая, сами понимаете. Это все, что осталось в наследство от моих предков.

– А что стало с самими часами? Они вам не достались? – спросила девушка, сидящая у окна. – Они были золотые? – тут же добавила она.

– К сожалению, я не смог их оставить у себя. Они были сделаны из червонного золота. Высшая проба. – Керими неуклюжим движением собрал фотографии, которые чуть было не рассыпались по прогнившему местами паркетному полу. – Только это долгая история, и к нашим орнаментам она не имеет отношения. Могу только сказать, что на часах была высечена певчая пара. Влюбленные соловушки. Тема любви и разлуки.

Стало ясно, что Керими не желает вдаваться в подробности. К тому же студенты, сидящие в аудитории, лучше многих знали: время сейчас такое, что лучше не откровенничать и порядочнее не расспрашивать. А Керими тем временем взглянул на свои советские часики, для которых не были нужны никакие орнаменты и футляры. Они предназначались для чисто прагматичных целей: отслеживать секунды, минуты и часы. Радовать глаз изящным дизайном в их задачи не входило. Но эти простые и практичные часики показывали, что время, отведенное для урока, закончилось минуты три назад. А кража чужого времени – последнее дело для истинного интеллигента.

– На сегодня, полагаю, можем завершить лекцию. Хочу напомнить, что через две недели мы проведем коллоквиум по пройденным темам, после чего перейдем к керамике и металлическим изделиям. Мой совет тщательно проверить свои конспекты и сверить их с записями своих товарищей. Во избежание нежелательных пропусков и ошибок. Желаю всем удачи. – Керими словно сделал шаг из магического прошлого в настоящее.

Легкий гомон, шаги, и аудитория опустела. Студенты, воплощение юности с ее надеждами и оптимизмом, с непоколебимой верой в будущее и в счастье, спешили к выходу. Керими обычно задерживался минут на десять, чтобы потом выключить свет и плестись в свою каморку в коммунальной квартире, в обычном бакинском дворике, каких в городе были сотни. Уже потом, когда на советских экранах будут властвовать Джульетта Мазина и Софи Лорен, Андриано Челентано и Марчелло Мастрояни, эти дворики станут называть «итальянскими», а бакинцы, переселившиеся в советские «новостройки», с изолированными квартирами и индивидуальными удобствами, но лишенные неповторимого колорита, будут свято уверены, что их родные дворики – шумные, крикливые, со вздымающимися к верхним этажам шаткими лестницами, с которых немудрено упасть и свернуть шею, где все соседи знали все друг о друге, порой не зная ничего о себе – это и есть воплощение итальянского колорита, такого очаровательного на экране и в детских воспоминаниях, но, увы, малоприятного в жизни. Но это будет уже потом, а пока что Керими ненавидел этот двор, в котором видел воплощение своего, увы, незавидного положения в стране, где все просто обязаны были быть счастливы, а диспуты «может ли существовать трагедия как литературный жанр в стране победившего пролетариата» считались вполне обычным делом. Он надел легкий, кремовый плащ, рефлекторно нащупав под левым рукавом небольшой дефект, доставляющий немыслимые душевные страдания. Керими не мог его заделать, залатать, заштопать, зашить. Несмотря на то, что эта дырочка под мышкой плаща не была видна чужому глазу, она казалась следом пулевого ранения, ранившего не тело, а душу. Но душа кровоточила и болела ненамного слабее. Сын богатого купца, теперь должен носить свои же обноски. Но куда страшнее бедности была безысходность. Ему неоткуда ждать помощи. Полнейший тупик. Но пока нужно дождаться завтрашнего дня, чтобы рассеялись небесные тучи и вышло солнце. Тогда уже снова можно будет повесить ненавистный плащ в шкафчик, и пусть грызут его моли. Такие мрачные мысли одолевали его каждый вечер, особенно когда приходилось подниматься по скрипучей лестнице на свой этаж, который надо было делить еще с двумя семьями.

– Добрый вечер, Рустам, – засияла одна из соседок. Разведенная толстушка, никаких эмоций у Рустама не вызывающая. Он же, видать, воспламенял в ее памяти ее первую, а может, не первую любовь.