Наталья Александрова - Черное Рождество

– Ах, вот как, – протянул Ткачев.

– Не поясните ли мне, что за ссора случилась у вас со Стасским накануне вечеринки? – невинно начал Горецкий.

– Ссора? – удивился Ткачев. – Не припоминаю никакой ссоры. Была небольшая размолвка, он, как обычно, пытался приставать с насмешками. Но я ведь не Колзаков, я не стал обижаться и ответил поручику в его же духе. На том мы и разошлись.

– А не связано ли была ваша ссора с этой дамой, Юлией Львовной?

– С чего вы взяли? – спросил Ткачев.

– Ну, вы человек молодой… а тут… единственная дама в такой глуши, да еще красавица.

– Да, оба поручика налетали из-за нее друг, на друга как два петушка! – рассмеялся Ткачев. – Кстати, Стасский был очень на него зол, на Ордынцева.

Болтал, что тот мешает ему, стоит на пути к успеху. Я, каюсь, поддразнил его немножко, сказал, что Юлия Львовна явно обходит его стороной, несмотря на якобы близкое их знакомство в прошлом. Стасский страшно разъярился и понес уже и вовсе околесицу – был не то чтобы пьян, но рассержен и возбужден. Единственное, что мне удалось понять, – это то, что знакомство его с Юлией Львовной было недолгим и заключалось оно в том, что он передал ей письмо от жениха с фронта.

Это было давно, в шестнадцатом году, и с тех пор он больше Юлию Львовну не видел.

– Мда-а, видно, здорово успел он тогда надоесть даме, если до сих пор она вспоминает об этом знакомстве с неудовольствием. Про себя полковник Горецкий подумал, что, судя по рассказу Бориса, Юлия Львовна вспоминала о знакомстве со Стасским прямо-таки с ужасом, если лицо ее при виде поручика стало безжизненной маской. Потом он вспомнил, что во время ссоры Бориса и Стасского они наблюдали очень оживленную беседу Юлии Львовны с Колзаковым. Придется опять допрашивать Колзакова. Что же это делается, как расследование коснется дамы, так из них приходится информацию клешами вытаскивать. Тоже еще, рыцари!

– Так вот, я с Юлией Львовной здесь почти не общался, а во время плавания ее капитан Сильверсван опекал, с ним она вела длинные беседы, – усмехнулся Ткачев.

Горецкий понял, что разговор с Юлией Львовной обещает быть интересным. Но пока придется опять допрашивать Колзакова, а заодно и Ордынцева пригласить, чтобы он подтвердил все сказанное.

Колзаков, вызванный Саенко, не стал отпираться и живо рассказал, как он долго мучился, вспоминая, где мог видеть Юлию Львовну, как вспомнил и рассказал ей про плен и про то, как погиб ее жених поручик Богуславский.

– Подробнее, пожалуйста, Николай Иванович. – Горецкий закурил трубку и сел поудобнее.

Колзаков оглянулся на Бориса и начал:

– В плен я попал летом шестнадцатого года в Галиции. Сначала из лагеря бежать пытался два раза, потом в тюрьме сидел. А после, уже к осени, вдруг нас всех собрали, погрузили в теплушки, и поехали мы, штрафные, в такое место, называлось оно Гиблое Болото. Место голое, сырое, бараки стоят, колючей проволокой огороженные, и дом для охраны. А комендант и другое начальство в деревне жили, в двух верстах оттуда. Потому что климат был в этом месте гнилой, какие-то испарения от болота поднимались, для здоровья вредно. А пленные – ну что ж, австрияки нас за людей не считали.

Колзаков помолчал, глядя перед собой невидящими глазами, потемневшими от нехороших воспоминаний.

– Кормили отвратительно, воду пить давали сырую… Ох и переболели мы все!

Чем только можно: и лихорадкой, и чирьями, и лишаем каким-то от грязи. Животом мучились все поголовно… Вот только тифом почему-то никто не заразился – видно, не водились в том гиблом месте тифозные вши. Я не слишком подробно рассказываю? – спохватился Колзаков и смущенно улыбнулся.

– Продолжайте, Николай Иванович, очень интересно, – благожелательно проговорил Горецкий.

«Интересно ему, – с неожиданной злобой подумал Борис, – интересно слушать, как люди в плену заживо гнили. Как ту, царскую, войну не сумели правильно вести, так и эту полностью проиграли. Эх, собрать бы всех генералов-подлецов да и посадить в такое Гиблое Болото, может, там бы они поумнели!»

– Ну, – продолжал Колзаков, – по-разному там люди проявлялись. Жизнь тяжелая, лишения, опять же – общий настрой. Вначале-то ждали, что разобьют проклятых австрияков, наши наступали. А потом, когда наступление провалилось, поняли, что ждать нечего, тут народ стал духом падать. Там, знаете, сразу видно: как перестал офицер мыться-бриться, на нарах целый день лежит, в потолок смотрит, так жди, что либо на товарищей бросится, либо вообще в отхожем месте повесится.