Александр Арсаньев - Буря в Па-де-Кале

– Господин Филипп, – мой Золотой дракон схватил спящего за воротник и приподнял его над столом. Я же выплеснул ему в лицо воды из графина.

– Господа, что вы делаете? – взмолился трактирщик. – Он же нас всех здесь сейчас перестреляет! Он уже целился вон в то окно! – хозяин показал пальцем на одно из окон.

– Кольцов?! – свирепо зарычал грек. – Снова ты?! – Его глаза округлились от удивления. – Тебя сам черт за мной посылает, что ли? На этот раз-то тебе чего от меня понадобилось? Снова в картишки поиграть захотелось?

– Письмо, – бесстрастно потребовал я.

– Чего, чего? – не понял Филипп. – Их несколько, что ли, было?

В этот момент сердце у меня опустилось. Я понял, что его удивление искренне. Балканский гость не был у меня в кабинете, не взламывал потайную дверь за коричневым гобеленом и не брал моего письма.

– Кинрю, обыщи его! – велел я японцу на всякий случай.

Разумеется, письма у Филиппа не оказалось. Мне даже стало жаль его, когда он опухшим глазом пустил слезу за очередной рюмкой водки.

– Значит, Яков Андреевич, мы теперь с вами товарищи по несчастью, – усмехнулся Филипп, сквозь слезы. – И кто бы мог подумать? Вот ирония судьбы-то!

– Да уж, ирония, – мрачно ответил я, выпивая рюмку водки и закусывая соленым огурчиком.

– Маринад крепкий, – заметил Филипп, положив свою шляпу возле плошки с ухой из осетрины. – Мне теперь на родине – голову с плеч, – грек характерно провел ребром ладони по горлу.

– Ну, не стоит так убиваться, – ответил я. – Доложишь, что в глаза не видел императорского письма, что я тебе ничего не сказал, и что, вообще, это все – одни слухи, да выдумки!

– И ваша поездка в Кале? – поинтересовался Филипп. Моя версия его не особенно воодушевила. – А вот вы как будете перед своим начальством отчитываться?

– Чего не знаю, того не знаю, – откровенно признался я.

Вечером мы с моим Золотым драконом были уже в нашем особняке на Офицерской улице. К моему приезду, как я и приказал, везде поменяли замки. За всем, как всегда, проследила моя индианка.

– Снова провал? – догадалась она. – Вы не нашли ваши загадочные бумаги!

Сегодня Мира была одета в темно-лиловое сари и вся увешана тяжелыми золотыми украшениями.

– Я делала ведические астрологические таблицы, – таинственно сообщила она. – Насколько я могу судить, Яков Андреевич, пока вас не ждет ничего хорошего! Планеты образовали такой…

– Ты не сделала для меня никакого открытия! – перебил я ее со вздохом. – Мне кажется, что судьба от меня отвернулась! Словно какой-то рок преследует меня с того самого момента, когда моя нога ступила на палубу фрегата «Стрела».

На самом деле, этот злой рок представлялся мне золотоволосой женщиной с прекрасным лицом убиенной графини… Но сейчас я не испытывал к Ольге ничего кроме какого-то досадливого сострадания.

Мне показалось, что Мира что-то почувствовала. Она и прежде ревновала меня, хотя старалась этого не показывать.

– Яков, не говори так, – попросила моя индианка. – Как твоя рана? Позволь мне ее осмотреть! Может быть, послать за Луневым? – Она пытливо посмотрела на меня огромными черными глазами.

Алешка Лунев был моим другом еще со времен французско-русской военной кампании. Он спас мне жизнь, когда я получил серьезное ранение в битве под Лейпцигом. С тех самых пор Алексей Лунев медицине не изменял и нередко выручал меня в ходе моих не всегда безопасных расследований.

– Ни в коем случае, – отозвался я. – Алешка тут же уложит меня в постель! А время сейчас не терпит… – замахал я руками.

– Но мне-то ты позволишь?..

– Нет, Мира, лучше расскажи мне, не заметила ли ты чего-нибудь подозрительного в ту ночь, когда письмо исчезло из моего тайника? – попросил я в ответ.

– Нет, Яшенька, – усмехнулась индианка. – Или ты забыл, где и с кем я ее провела?

– Мира, я говорю серьезно! – воскликнул я.

Меня удивляло, что индианка не понимает, что вскоре наша безбедная и вполне благополучная жизнь может закончиться из-за какого-то листка бумаги, пусть даже и с царской подписью! Отношение Кутузова волновало меня гораздо сильнее, чем угрозы императорской фаворитки.

– Я тоже говорю серьезно, – повела плечами моя индианка.

Кинрю, который присутствовал при нашем разговоре, громко расхохотался. Его обычная невозмутимость из кодекса чести изменила ему!

– Яков Андреевич, – проговорил он, наконец, успокоившись, – вы бы дворников расспросили! Дворник в вашем деле человек самый важный! Обязательно что-нибудь да заметит!