Мирослав Дочинец - Мафтей - книга, написанная сухим пером

В тихую изменчивую полночь дрожит слюда в оконнице. Я сплю крепко, но коротко. Люди убегают в сон от одиночества. Сон — обманчивое наслаждение. Спишь — и все меняется, а проснулся — и с явью ничего не произошло. Той привычкой я похож на своего деда Гаврилу: ночь добавляю ко дню. Мало мне дня. В утренний жор надо натянуть в затоне первый волок — авось сдуру попадется какая рыбешка. Завялю, и будет чем поживиться в походах. А на врачевание полагаться в эти сутки не стоит. Если бы благословенья и благодарности, коими обсыпан я здесь, на земле, стали перьями, то не надобно и крыльев, чтобы вознестись на небеса. А мне и тут любо, душа цепко вросла в берег. Если бы не отрывала эта хлопотная суета…

Было бы что клевать, а голубь найдется. Все живут тайной мечтой о крыльях. Давая больным привороты [45] Привороты — лекарства, зелье. , я тоже иногда приговариваю: «Коль долго пить сие, вырастут крылья». Пьют — и взлетают надеждой над своими немочами.

Я зелейник. Травы Господа — мой хлебушек. Мое ремесло.

Травничество — заработок непостоянный, ибо челядь в непрестанной работе и нужде хворями не слишком балуется. Поэтому, кроме зелья, меня подкармливает река, чаща и зверьки — хорьки. Но про это я напишу как-нибудь в другой раз.

Имя мое — Мафтей. Странное даже для нашего подкарпатского отшиба, где разноплеменная и многоязычная людность кипит, как горный поток. Но имя не от Бога — от людей. А все человеческое — несовершенно. К имени своему я до сих пор не привык, как пес не может привыкнуть к репейнику за ухом. Черноризец Аввакум нарек меня так, ибо явился я в грешную сию юдоль ночью между днями апостола Матвея и великомученика Фатея. Вероятно, чтобы не обидеть никого из святых, Божий человек объединил их одним словом — Мафтей. Как перст и ноготь. Как столб и плечо креста. Таким образом, рожденный в сумерках ночи, ношу я в себе два солнца — дня вчерашнего и дня завтрашнего. И эта двойная светлость меня не ослепляет.

Моя мать была шептухой, повивальницей и просвирницей при монастырской церковке. Это и ко мне прилипло другим прозвищем — Просвирник. Мафтей Просвирник. Считают меня провидцем, ведуном и травником. О, что-то я знаю. Знаю, почему умирают, но иногда не знаю, почему живут. И почему исчезают. Как эти несчастные девицы…

На сей раз я отправился в разведку по Русинской окраине. Тут в самом деле кончаются признаки благополучия и начинаются лишения, маловерие да бесконечное труженичество. Христос, видать, остановился на Каменном мосту. Сюда он не пошел. Хибары тут вылеплены из земли и стоят на земле, без фундамента, под грустными соломенными иль камышевыми крышами. Колодец один на улочку, выгребной ямы — ни одной. За хрупкими плотиками — деревца шелковицы, айвы, слив-кислячек, грецкого ореха и диковатых яблочек. Прилаторичная песчаная земля, если ее удобрять, хорошо родит овощи — этим и спасаются.

Я обошелся без расспросов, заметив плетеную лису [46]   Лиса — калитка или ворота. , к которой была приторочена черная бинда [47]   Бинда — лента. . Жандармская метка двора, где случилась пропажа. Для кого метят? Только намерился тронуть воротца, как под ноги мне бухнуло ведро домашнего хлама.

— Эгей, невестушка! — вскрикнул я. — Не боишься напугать домовика?

— Какого еще домовика? — худая девчушка уставилась на меня своими недоверчивыми глазами.

— Того, кто жилье стережет. Ангел такой. Очень он не любит мусор во дворе. Да и возле двора…

— Нашу хибару не стережет, — отрезала она со старческим раздражением в голосе.

— Оно-то так: метать мусор ангелу в очи — кто ж терпеть будет.

Из черного разреза двери появился дедулька, даже прозрачный от старости. Туберкулез высушил его в щепку.

— Славайсу, уважаемый газда! — поздоровался я.

— Навеки слава, уважаемый Мафтей.

Меня и здесь знали. Кто меня не знает в этих краях? Разве залетные вороны. С ворон я и начал.

— Тепло. Сего дня в акацах [48]   Акац — сруб. на Дорошовице вороны положили первые яйца. Через девять дней жди лето.

— Богу слава, — прошамкал старец, — у нас уж и квасная капуста [49]   Квасная капуста — квашеная. Вместе с картошкой и фасолью — главная еда русинов. на дне.

— Потеплело, — продолжал я. — Загодя брызнул лист. Значит, кукушка-бездомница сядет не на голый лес. Будем с сытой осенью.