Мирослав Дочинец - Мафтей - книга, написанная сухим пером

— Когда отлетели гуси? — спросил я.

— На вспашку вдовы, как раз на Юрьев день [42]   Юрьев день — 23 апреля (6 мая) и 26 ноября (9 декабря). . Помню потому, что через неделю пропала и наша Эмешка… Шептали, что и лебеди, и ее пропажа — это работа Алексы. Парень — рыбарь, днем тут вертелся на лодке. Для отвода глаз будто рыбу ловил для панского стола, а на самом деле увивался возле барышни… Тут его и скрутили жандармы. А гуси так же безголосо, в ночных потемках, сели на воду. Вернулись домой. А Эмешки все нету…

Женщина искривила губы и зашмыгала носом, уподобившись сама испуганной гусыне. Так как я не искушен в женских утешениях, то сухо откланялся и быстрым шагом направился к городской управе. Пошел через плотину, которая в этом году все-таки спасла центр города от весеннего потопа. Река стала кроткой, вернулась в свое корыто, но берег все еще пестрел нанесенным труском [43]   Труск — хворост, валежник. с гор. Низовьем с охапкой хвороста под мышкой ковылял растрепанный человек в обносках. Палкой рассекал воздух и грозно выкрикивал что-то несуразное. То и дело пускался бежать, догоняя невидимого врага, и колотил его дубинкой. Увидел меня и встал как вкопанный. Разгоряченный, бешеный. Узловатый шрам наискось прорезал его лицо, нижняя губа слюняво свисала. В одной глазнице чернела дыра, а живой глаз зловеще вращался безумием и хмелем. Привыкший ко всякому, содрогнулся и я невольно. Хотя и знаю, что плохого ждать от таких людей не приходится. Зломышления — от превратного мышления. Благословил его мысленно и пошел своей дорогой — в канцелярию, где по приказу бурмистра мне должны дать спис [44]   Спис — реестр, список. пропавших девиц. А затылок мне сверлил следом жгучий косяк одноглазого горемыки.

В канцелярии меня остановил щупленький писарчук и отвел в пристройку во дворе. Там в просторном зале сидели двое. Чиновничий жандарм в синем мундире и хитроглазый человечек без усов и бровей, в одежде не местного покроя. Этот последний посмотрел на меня лисицей и, не выказав никакого интереса, возвратил взгляд к бумагам. Мой поводырь шепнул что-то на ухо старшине и отошел.

— Господин Холоши, — услужливо поднялся жандарм, — наш посадник приказал уделить внимание этому человеку, предоставив перепись пострадавших и другие сведения расследования.

— Что? — поморщилась лисья морда. — Этот туземец умеет читать?

Офицер вопросительно посмотрел на меня.

— Sine nobilitate, adspicit lucem celestem, — сказал я сам за себя.

Присутствующие посмотрели друг на друга.

— Что он сказал? — жандарм вопросительно оглянулся на Лиса.

— Сказал, что не нужны титулы, чтоб… чтоб видеть…

— …небесный свет, — закончил я перевод с латыни на мадьярский.

Чиновник потряс плешивой головой и раздраженно сказал:

— Не хочу идти против воли градоначальника, но до сих пор еще не встречал такого, чтобы тупой деревенщине показывали добытые королевским розыском sekretum dokumentum.

— Не волнуйтесь, господа, — влез я. — Мне нужны только имена пропавших и все. Но ежели это запрещено, то я спрошу у первого встречного на улице.

Приезжий начальник сердито погрузился в свои бумаги и больше глаза не поднимал. А жандарм протянул мне листок с колонкой фамилий. Я пробежал его глазами, вернул и поклонился.

— Как, ты не перепишешь их для себя? — удивился служитель.

— Уже записал, — я указал пальцем на голову.

Проходя через двор, я услышал из открытого окна картавый голосочек Лиса:

— Дожили, вижу, вы здесь. Всякое дерьмо пускаете на порог. Да еще и церемонитесь с ним. Скоро, капитан, эти русинские свиньи потребуют, чтоб им руку подавали…

— А я что, господин Холоши… Бурмистр наш от горя совсем голову потерял.

Все что-то теряли в этот день. А я находил. Возвращался и дышал заходящим солнцем. День уходил, но на сите после просеивания кое-что оставлял. Время земное не такое уж скупое, если бережливо делить его на часы и минуты. Теперь я обязан делать это добросовестнее.

Дома я остановился возле родника. Надо было смыть с ног огород. А с головы — пустую пыль услышанного и увиденного. Последний сиротливый луч искал в воде золотые позументы саламандры. И не нашел. Ящерицы там не было. Она пропала. Ради чего-то лучшего саламандры оставляют родные источники, змеи — кожу, улитки — раковины, щуки выбрасываются на сушу, а человек покидает дом вчерашнего дня. Почему, спрашивал я себя. И не было мне ответа.

На пороге я споткнулся о тушку перепела. Это оставил мне ужин Марковций, мой кормилец. Для себя он отгрыз только крыло.