Мирослав Дочинец - Мафтей - книга, написанная сухим пером

— Сестра такое вышивала?

— Марта всякое вышивала. И деревья, и птиц, и зверят. И храмину нашу перевела на полотно. Все, что на виду, то и вышивала. Вы не слышали, как ее парни задирали: «Марта, вышей мне карту»?

— Такого не слышал. Но слышал от твоей тетки, что она забрала с собой нитки, а полотно оставила. Почему?

— Такое спрашиваете. Иголка голая ходит, да с ниткою.

— Хочешь сказать: куда нитка, туда и иголка?

— Это вы сказали.

— Бануешь за Мартой?

— Мне бановать некогда. Братья в наймах чужой скот пасут, вечером возвращаются. Должна их накормить, обстирать. С няня толку мало — сами видите.

— Думаешь, что сестрица вернется? — ласково и неотрывно я заглянул ей в глаза. Так поступаю обычно с теми, кто сам себя хворью дурит.

— Не знаю… Ни разу мне не снилась. Покойники приходят во сны до рассвета… Мамка снится, а Марта нет…

Сестры, родные души, тайно завидуют одна другой, и это их еще больше роднит. А мирит лишь смерть. Мир без тайн погиб бы.

То, что хотел услышать, я услышал. Невидимое глазу видит женское сердце. Неслышное взрослому слышит чуткое детское ухо. То, что не видят женщины и не слышат дети, знает юродивый, наделенный памятью крови. Ибо вся суматоха мира, все его злорадство падет в смятенную душу изгоев мира сего.

Премудрый Аввакум открыл мне чудесный мир чтения. Книги, — говорил он, — это оживление голосов, это возможность общаться с мертвыми. А большинство людей — покойники, и они что-то знали, что-то оставили нам. Их достижения закреплены буквой. Просеяв со мной книги письменные, учитель мой терпеливо подталкивал меня к чтению человеческих душ. «Ибо истории человеческой души полнее и поучительней, чем история целого народа» . Этому я научен и этого держусь. Знаю, что в сложных, запутанных случаях самый мелкий светлячок дает проблеск направления. Истину можно выдернуть из тьмы мгновенным вглядом стороннего наблюдателя. Вода находит дыру. Вода течет и сквозь камень.

Я шагал по огородам Замлина. Рядом упруго играла река, теряя силу каждый день. Наводнения приходят в наш край каждые шесть-семь лет. Их ждут с опаской. Знают, что придет неожиданная вода, боятся ее, как судного дня.

Припоминаю, как однажды осенью стояли мы с Божьим челядином на Гнилом мосту и он проводил свою «лектуру». Мутный поток напирал на мостки, тряслись доски под ногами. Прибежал мельник, запорошенный, жирный, сам с кислым лицом: «Отче любезный, когда ждать наводнения?» — «Ты когда в последнее время мылся?» — «Недели две назад, может, три…» — «Вот тебе и не помешает искупаться». — «Зачем так шутите, уважаемый?» — «Ибо Бог погружает нас в глубокие воды не для того, чтоб утопить, а чтоб омыть».

Все без конца чего-то ждут, на что-то надеются, а когда это приходит, то застает их иль неготовыми, иль напуганными. Все непрестанно зовут Бога, а когда Бог зовет их, они прибегают ко мне. Странный мир, чудные люди…

Дорожка обрывалась глинистой кручей. Вдали, в пойме, косил цыган. Ветерок габами [59]   Габы — волны. заворачивал траву под острие косы. Я спросил его, где живут Обручари.

— Вон этой кручей обрывается их нивка, — сверкнул тот зубами и снял шляпу, украшенную цветами болотной герани. Наверное, оказывал уважение моим яловым сапогам. Но нет.

— Я вас знаю, газда, — оскалился он широким заросшим ртом. — Возил к вам нашего бирова [60]   Биров — здесь: цыганский барон. с распухшей ногой. Вы ее пробили, как рыбий пузырь, и спустили бледную кровь. Хорошо сделали, у цыгана должна быть черная кровь…

— Коли здоровая, — согласился я. — А скажи-ка мне, цимбор [61]   Цимбор — друг. , что с этой поймой случилось? — показал я на огромный кусок берега, будто отрезанный ножом. А дальше в глубину тянулся глубокий пролом.

— Была плотина, а теперь — ложбина, — объяснял цыган. — Пророчили же западание земли. Вот его и имеешь! Земля просела. Теперь русло ни орать, ни сеять. Мало того, еще половину нивы вода унесла. Напасть на человека… Одна за другою.

Я и сам понимал: отрезать у мужика землицу — все равно что руки отрубить.

— А другая какая нужда? — спросил я цыгана.

— Литусь [62]   Литусь — в прошлом году. их ребенок утонул в источнике. Сруб гнилой… А родник знаменитый, кто только сюда за водой не ходил. Славная вода, напьешься и сыт. Я кадуб вычерпал, почистил, серой соли дал, но челядь открестилась от той воды. Не идет в душу, говорят. Оно, может, и так, некрещеный был малый утопленник. Так ситочник и заглох, закис…