Мирослав Дочинец - Мафтей - книга, написанная сухим пером

Все бремя знаний ничто по сравнению с тем, что остается еще неизведанным, отмечал «просветленный» Гарвей. А что мог говорить я пред той навалой книг, наполненных человеческим гением. Гуфеланд просвещал, что долгоденствие зависит от количества «жизненной силы» и что некоторые болезни полезны, ибо освобождают тело от «посторонней материи» — так природа заботится о равновесии. Сей «волшебник» призывал жить по надежному путеводителю — усталости, которая является внутренним голосом природы. Кто устал, тому нужно отдыхать. А сон — один из самых мудрых законов природы. Хорошему здравию способствует и «Наука обращения с людьми» — от масона Адольфа Книгге. Еще дальше продвинулась в сем «Салернская школа сохранения здравия», которую артистично описал Иоанн Миланский. К примеру: «Если врачей не хватает, пусть будут твоими врачами трое: веселый нрав, спокойствие и умеренность в яствах. …» Терпению и внимательности учил Бишофф: «Всю историю человека узнаешь через болезнь возле его постели».

Много путного почерпнул я от Михаэля Платена с его «новым способом лечения без лекарств». Благодарно проштудировал «Иосифинум» — замечания «школы гениев», которую основал итальянец Джованни Барбилла. А вот причудливые сентенции про «степени существ-созданий» Карла Бонне мне не привились. В один котел смешал он грешное и праведное. Будто человек поднимается в развитии от червя к ангелу. Милая сказка… Зато принял, опираясь на собственный опыт, его утверждение, что здоровые люди могут иметь сложные видения. К тому же некоторые ведуны способны их вызывать у себя и у других. И служат тем лукавому…

Таким образом я жадно испивал эту бесценную росу, что дороже злата. Ведь, как выразился один из мэтров, «достояние сие неисчезающее. Ни тля, ни тать, ни огонь, ни враг его не коснутся. Радуйтесь и испивайте, отворите ум и сердце ваше к принятию благотворной росы в поучениях наставников ваших…» И гордость кипела в груди, что в тех рядах избранных нашлось место и для трудов достойных украинского роду-племени — Ивана Двигубского, Федора Политковского, Фомы Барсука, Ивана Андриевского, Федосия Курика, Алексея Данилевского, Василия Ризенко, Ефрема Мухина, того, что благоразумно заметил: «Жизнь человеческая есть не что иное, как борение животворных сил с силами разрушительными, губителями нашей целости». Лучше и не сказать.

Так и тянулся мой лембергский период. До полдня учеба, затем — коммерческие дела у пана Жовны. Ночью — книги. Свободные часы отдавались коллекции Шиверека, которая росла, как из воды. Удовлетворенный рецептарь фиглевал: «Раньше я глумился над постулатом старого Гарвея, что «юноша может научить старого, а простак умного». Теперь каюсь».

Иногда к нашим «пленэрам» привлекался и художник из Крывчиц. А однажды принес небольшую картину. На ней моя персона — как благодарность за спасенную жену. Шиверек повесил ее на стену в ряду основателей собраний факультета. На то я только смущенно пожал плечами, не догадываясь, какой злой поворот готовит мне судьба из-за сего невинного портрета.

Игнаций Мартынович, неугомонная душа, кроме физики, цепко ухватился за политику. И то не шуточно. Замахнулся на империю, на императора. Извне трудно было понять, чего больше за той ненавистью — искреннего свободолюбия или мести высоким благодетелям, которые оторвали его от кормила. Как бы то ни было, а провозглашаемые им идеи были весьма заманчивы: свержение монархии, стирание сословных различий и дворянских привилегий, отмена крепостничества и предоставление всех свобод. Даже мне, далекому от барского гунцунства [360]   Гунцунство — политические игры. , те идеи пришлись по вкусу. Особенно требование предоставить окраинным народам — русинам, словакам, румынам, сербам, хорватам — самоуправление со своими законами. Сие подкупало немало образованных дворян. «Союз свободных народов» разрастался. Мечтателей и бунтарей всегда хватает среди молодежи. Имел и я там свои повинности. Подкованный в славянских языках, вручную переписывал «Катехизисы» — свитки с изложением основ борьбы. Признаюсь, что меня даже ценили, нахваливая, что имеют в моем лице смычку шляхты с простым крестьянством. Э, тоненькая то была смычка, да и интерес к простонародью совсем слабенький. А на жидкий ладан, как известно, и черт лает …

Кто-то выдал их. Мартыновича схватили в Мадьярщине, а от него потянулись ниточки и к другим протестантам. Мы на общем складе Жовны как раз паковали обоз на Польшу, когда залетел испуганный ученик: «Якобинцев загребают. Университет перевернули вверх дном. Целую толпу повязали… В сторожке нашли твои крамольные прописи. Сняли со стены портрет. Вот-вот будут тутки…»