Мирослав Дочинец - Мафтей - книга, написанная сухим пером

«Et nunc dimittis servum, Dоmini [352]  Ныне отпускаешь раба твого, Владыка ( лат. ). , — изложил Аввакум и подытожил: — Что приносит небесная вода, то и забирает».

Еще раньше я расспрашивал отца об Ирсаде. Он рассказывал, а глаза его при этом светились.

«Это есть чудотворный оград. Буйно в нем, рахманно, и запах такой, что голова идет кругом. И в сердцевине того пышного вертограда стоит на Алатырь-камне Бождерево. Верх его достигает небес, имеет оно листья всех деревьев иных, и поют на нем дивные птицы. Из-под корней бьют живительные источники. А под деревом тем прогуливаются праведные души, еще не рожденные для земной юдоли…»

Может, за тем зовом леса, за вечным влечением диких пространств и хоронил он поиск своего Ирсада. Кто знает. Мы все — и птицы, и змеи, и люди — отходим рано или поздно в свой рай.

Я чувствую себя изменником перед нянем. Взял от него сердцем и умом большую тайну «живла», усвоил науку знаков и зарубок, но не принял его мир, его загадочного, детского бога. В жизни я терял много и многих, наверное, больше терял, чем добывал, но только после ухода отца — и со временем сие вылущивается с новой силой — я почувствовал, что и вправду осиротел. Что навеки утратил частицу духа, который не познал до конца. Которым не насытился. Так и есть. Вчерашнюю воду не догонишь.

…Осталось ореховое коромысло и его необычные заветы. «Иди против ветра». И второй: «Весна духа придет к нам, Мафтейка!»

И я с тем живу.

В полночь роздухарились совы, хлопали крыльями, отгоняя сон. Вскоре рассвело. Разбудил меня говорливый ручей. Тогда и Марковций подтянулся к стоянке. Хорьки любят подольше жировать на месте своих побед. Совсем как люди. Пока Алекса досыпал, я прокладывал на добрых три стадия [353]   Стадий — 185 м. дальнейший путь. Узелки ниток подтверждали правильность направления. Там, где сии знаки затянуло новой порослью, я усердно их расчищал. Авось кому-то пригодится. Слепо в то верил, как турок в полумесяц.

Собрались, остатки мяса на дорогу я посыпал тонким пеплом из молодой крапивы. Шаг за шагом двигались мы дальше. Встречались лишь следы и могилы. По гривам оврагов вышли мы на холм. Отсюда в пыльной дали маячил императорский тракт, по которому тянулись сепешские [354]   Сепешский — венгерский. фуры, везущие вина и полотна из Попрадской долины. Тянулись повозки за повозками, как дни за днями. Как и вчера, доносились сюда звоночки их упряжи. В густых садах прятались жилища. В решете листьев трепетали золотинки солнца. Здесь застыл древний уклад и мир. И этот лад природы передавался сердцу.

«Вы уже знаете, куда мы идем?» — отозвался мой попутчик.

«Знать можно лишь одно: куда бы ты ни шел, выходишь из Дома и возвращаешься Домой».

«Загадками говорите», — потупился Алекса.

«Почему загадками. Мы идем за одним и к одному».

Парень морщил лоб, усиленно что-то обдумывал.

«О ней думаешь, об Эмешке?» — спросил я прямо.

«Не хочу об этом говорить. О любви надо молчать, дабы не завяла».

«Еще один набрался суеверий… Хоть знаешь, откуда у нее такое странное имя?»

«Нет», — вдруг ожили его глаза.

«Носит она имя матери давнего угринского вождя Алмоша. По преданию, ей приснилась чудесная птица Турул, похожая на сокола, и предсказала, что ее дети, внуки и правнуки станут большими королями. Эмеша родила от сокола сына Алмоша, а тот — Арпада, под чьим руководством произошло великое переселение мадьярских племен. Было то почти десять веков назад, и наше Мукачево облюбовали они первым. Путь целого народа от Дома — до Дома…»

«Удивительная вещь. Сколько всего намешано! Отец Эмешки считает себя чистым мадьяром, мать русинка, одна бабка словачка, другая гуцулка, а деды — жид и поляк. Какой он тогда крови, какого племени она?»

«Хочешь знать, какого. Ни имя, ни кровь, ни вера не определяют принадлежность к народности. Дух, душа человека — вот что определяет, к какому народу она относится. Чем же это измерять? Проявлением духа — мыслью. Кто на каком языке думает, тот к такому народу и принадлежит».

«О, тогда она русинка!» — обрадованно воскликнул Алекса.

«Ну и слава Богу», — сказал я. А сам подумал: «Ты, парень, и не догадываешься, как важно для тебя сие путешествие. Если, вестимо, пойдет все навстречу. Ибо кто кого освободит — того в неволю возьмет. Мудрый Аввакум рек.