Вячеслав Денисов - Огненный плен

Я поднял голову. На опушку леса, который мы покинули, как из небытия, выбегали из-за деревьев солдаты…

Сколько их? десять? двадцать?… Уже неважно.

— Уходим, уходим, доктор!.. — взмолился Мазурин.

Я швырнул комок в сторону. Уже не было смысла хорониться — наше присутствие стало достоянием эсэсовцев. Здесь не было кукурузных джунглей, и триста метров для автомата — любимое расстояние.

Нырнув в поднявшуюся волну дыма, я вклинился в лес и тут же, следуя примеру Мазурина, свернул налево. Мы бежали параллельно горящему ржаному полю…

Несколько пуль просвистели, но не их я боялся. Свою пулю не услышишь, а та, что свистит, — не твоя. Еще свист — и на голову мою упала березовая веточка. Скорее всего ее просто сбило рикошетом. Не очень хорошая примета. За спиной заработал пулемет. Суки… Охота же было кому-то тащить…

— Вы хотя бы приблизительно представляете, где мы сейчас находимся? — полюбопытствовал чекист.

— Вы об этом хотели меня спросить, до того как увидели погоню?

— О том я спрошу позже.

— Мы движемся на восток. Над вашей головой солнце. Я понимаю, что вы ориентируетесь только в Москве, только по номерам домов и только ночью, но включите мозг, Мазурин, — мне так хотелось есть, что я сунул руку в ранец за его спиной и вынул банку тушенки, — мы движемся навстречу восходящему солнцу! Это значит, что сейчас мы бежим мимо Умани к тому месту, где смыкается кольцо окружения.

Я вспорол банку ножом, отогнул крышку и дважды зачерпнул ножом. Передал Мазурину, и мы заторопились дальше. Не ел ничего вкуснее консервированной немецкой говядины. С ненавистным мне ранее, но теперь приятным звуком скрежета мы вычистили банку, и я засмеялся. Как же, оказывается, просто насытиться на войне. Два трупа — и ты сыт.

— Так о чем вы хотели меня спросить?

Мазурин жевал долго и тщательно. Он не хотел терять ни молекулы вкуса того, что ел.

— Касардин…

— Это начинается вопрос?

— Да… Кто был с вами в ту минуту, когда вы входили в кабинет Кирова?

Я свинтил из пальцев фигу и, не глядя, поднес ее под нос ковыляющему рядом Мазурину.

— Вы с ума сошли? Вас допрашивает сотрудник НКВД!

Вот только этого сейчас не хватало. Вот только этого!

— Меня пытается провести одноглазый беглец из плена, который получил возможность пожрать и покурить! Заткнитесь, сотрудник НКВД, и несите свое бренное тело дальше. Пока его не исковыряли другие сотрудники…

Разговаривать на бегу сложно. Еще сложнее на бегу придумывать рифмы и ответы на дерзкие вопросы. Поэтому справлялся я кое-как. В другое время я придумал бы, верно, более вразумительный ответ, но сейчас не нашел. Изумление давило меня. Мы вместе с этим человеком бежали из плена, мы хлебнули лиха. И когда вдруг судьбе нашей угодно было чуть ослабить узел на наших шеях, этот человек спрашивает меня…

— Теперь я верю, Мазурин… Верю… — бормотал я в ответ на раздражающее молчание капитана. — Охотно верю, что, если нам удастся вырваться отсюда, мне следует держаться от вас подальше!.. Сукин сын!..

Раздражение мое вдруг получило приоритет перед страхом.

— Вот, видел?! — и я снова поместил фигу в поле зрения чекиста.

Он поправил повязку, промолчал, и мы двинулись дальше…

Малейший шорох, подозрительный звук или просто качание ветки, с которой соскользнула ее соседка, заставлял меня приседать и прижимать к земле потерявшего зоркость приятеля. Когда приближалась дорога, я чуть задерживался, выясняя, нет ли ложбин, и только после этого выходил первым. Следом, прикрывая мою спину, перебегал опасный участок Мазурин. Один раз мы едва не нарвались на немцев, и разве только чудо я должен благодарить за невероятное спасение.

В очередной раз мы вышли из леса, чтобы пересечь дорогу. Одну из тех, что используются главным образом посезонно. Кто-то съездил в лес по дрова осенью, и потянулись за ним соседи. За зиму трава под снегом снова зародилась, и весной выбралась из-под земли. И взгляду любого, кто летом выходит из леса, открывается странная картина: что-то похожее на придавленную ленту — след огромной змеи. Трава на ней на порядок ниже и жиже, а сам путь извилист. Задумавшись таким образом, я вышел на эту дорогу, как если бы опасался чего угодно, но только не смерти. Шаг мой был спокоен, медлен, сам же я двигался в полный рост. И когда я уже занес ногу, чтобы ступить в этот змеиный след, укатанный деревянными колесами летом и полозьями зимой, чекист прыгнул на меня сзади, зажал рот и повалил назад, на себя. Его выпущенная из рук винтовка так и осталась лежать в траве.