Ромен Сарду - Прости грехи наши

Это был сильный удар. Встреча с представителем короля не предвещала ничего хорошего: придется давать объяснения, изворачиваться, придумывать уклончивые ответы на вопросы этого де Монтага, сочинять, откуда взялись такие большие деньги… Являясь рыцарем, Энгерран был душою и телом предан французской короне, однако его вера и личные обязательства заставляли его также быть душою и телом преданным и соратникам Папы Римского… Такие противоречащие одна другой клятвы для знатного человека вполне могли закончиться полным бесчестием.

— Ты доставишь мне удовольствие, проведя сегодняшний вечер в моем замке? — спросил де Болье.

Энгерран кивнул.

— Не беспокойся, — продолжал он, — после твоего разговора с сенешалем я без каких-либо проволочек заключу с тобой сделку по продаже тех скромных земельных владений, которые тебя интересуют…

Затем де Болье отвел взгляд и добавил:

— Конечно, если король будет не против…

Тепло постепенно возвращалось в город Труа и его окрестности. Зима сдавала свои позиции. На влажной земле повсюду виднелись лужи, а запахи, издаваемые просыпающимися деревьями, свидетельствовали о приближении весны.

Человек, приехавший в этот город в разгар зимы, провел в нем всю зиму, объясняя это тем, что по заваленным снегом дорогам не пройти и не проехать. У него было достаточно времени, чтобы завести здесь кое-какие знакомства, необходимые для выполнения его секретной миссии. Этим человеком, всю зиму не покидавшим город Труа, был Дени Ланфан. Он вел тщательное наблюдение за монастырем, в котором находился Шюке. Дени, присланный сюда из Парижа, добросовестно выполнял данное ему поручение — именно этого и опасался викарий из Драгуана, обнаруживший, что за ним следят. Ланфан нанял несколько местных жителей для наблюдения за выходами из монастыря и за воротами города. Он внимательно присматривался ко всем, кто выходил за стены монастыря Сестер Марты, — это неизменно были небольшие группы монахинь, отправлявшихся на богомолье. Шюке не появлялся: он до сих пор находился в этой старинной крепости. Впрочем, Ланфан знал буквально о каждом его шаге. Мелани, жена церковного сторожа, работавшая прислугой в монастыре, не долго упиралась, когда Ланфан попытался ее подкупить. За несколько монет она согласилась регулярно сообщать Ланфану, чем занимается единственный мужчина, обосновавшийся в этом монастыре. Ланфан узнал, что викарий живет в отдаленной келье и абсолютно не общается с монахинями, кроме одной из наиболее суровых затворниц, с которой он довольно часто беседует. А еще Шюке много пишет. Мелани, убирая в маленькой келье викария, неоднократно видела длинные листы пергамента, исписанные рукой Шюке. Однако она не умела читать, а потому не могла ничего рассказать Ланфану о содержании этих записей. Впрочем, это не имело большого значения. Для Ланфана было важным лишь то, чтобы Шюке находился в пределах досягаемости. Когда закончились морозы, Ланфану удалось отправить несколько писем в архиепископство Парижа. Он понимал, что с приходом весны викарий попытается отсюда уехать, а потому нужно было действовать быстро. На одно из его писем пришел ответ, что скоро к нему приедет эмиссар из Парижа, обладающий правом беспрепятственного посещения монастыря. Он и займется Шюке.

Дени Ланфан продолжал терпеливо ждать, весьма довольный тем, что ему совершенно случайно подвернулось задание, за которое платили даже больше, чем обещали.

Мелани каждый день заканчивала свою работу в монастыре около полудня. По дороге домой она неизменно встречалась в условленном месте с Ланфаном, чтобы сообщить ему последние новости. Однако 16 марта она впервые не пришла на встречу.

Ланфан прождал ее несколько часов. Мелани так и не появилась. Тогда, раздосадованный и встревоженный, он вернулся на постоялый двор Бека.

Лишь с наступлением ночи в дверь Ланфана кто-то поскребся. Это была Мелани — с растрепанными волосами и раскрасневшимся лицом. Она тяжело дышала и выглядела необычайно перепуганной.

— Меня разоблачили, — пробормотала она. — Разоблачили… Они заметили, что я слежу за викарием… Затем меня допрашивала аббатиса… сама… весь день… весь день…

— А Шюке? Он знает об этом? Шюке все еще там?

— Нет. Как раз на этом я и попалась. Сегодня утром я обнаружила, что его келья пуста. Там не было ни белья, ни пергаментов. Я обежала весь монастырь, но викария нигде не было. От волнения я не заметила, что за мной наблюдают. Затем аббатиса набросилась на меня, словно фурия.