Маргарет Дуди - Афинский яд

— Как печально, — лениво протянул я. — Все равно золотым девам не превзойти своих соперниц из плоти и крови. Может, хромоногий бог создал их, потому что был супругом золотой Афродиты, которая не обращала на него никакого внимания?

— Нынче вечером ты просто в ударе, Стефан, — поддразнил меня Аристотель. — Ты верно заметил: Гомер создает яркий образ хромого бога, трудящегося в поте лица. Как видишь, умение создавать самодвижущихся слуг, пусть даже таких, как эти говорящие металлические рабыни, не принесло ему ни праздности, ни счастья.

— Но нам все равно никогда не создать ничего подобного. Мы ведь не боги. И поневоле зависим от рабов.

— И снова ты прав. Даже сделав огромный шаг вперед во всех прикладных искусствах, даже изобретя множество новых инструментов, мы по-прежнему нуждаемся в орудиях, наделенных способностью мыслить, пусть на примитивном уровне. Именно для этого нам и нужны рабы — инструменты из плоти и крови, покорные хозяину. Это самые совершенные из существующих механизмов, энергичные, универсальные и способные управлять друг другом. Лишь животные и свободные люди, которые двигаются сами, по собственной воле, являются истинными автоматами. Рабов нельзя назвать самодвижущимися, ибо мы владеем ими, словно мотыгой или лопатой, или как Гефест — треножниками. Самодвижущимися можно назвать лишь свободных людей.

— Если не считать марионеток, с помощью которых разыгрываются целые представления. В детстве я их просто обожал! И верил, что они живые.

— Я тоже их любил. Самые лучшие двигаются на искусно свитой пружине. Но немногие предметы способны ввести нас в подобное заблуждение. Никто ведь не принимает скульптуры за живых существ. По крайней мере, с тех пор, как Дедал изваял свои статуи, которые, по легенде, приходилось сковывать цепями, чтоб не убежали. Но, как правило, вещи не двигаются сами по себе.

Как раз на этих словах мой нож упал на пол.

— А иногда кажется, что двигаются. — Я кивнул на нож.

— Случайность как самодвижущееся существо? Орудие поневоле, — насмешливо согласился Аристотель.

Мы все еще смеялись, когда я услышал, как открылась входная дверь. Мой бестолковый раб ко всем своим прочим талантам был никудышным привратником. Он затопал по коридору, а потом крикнул:

— Кое-кто хочет видеть господина Аристотеля. Впустить ее?

Поскольку в доме уже раздавались проворные шаги обутых в сандалии ног, «кое-кого» явно впустили без моего согласия, что лишало вопрос всякого смысла. Дверь в комнату распахнулась, вошел незнакомый мне слуга с фонарем в руках, а вслед за ним — женщина, высокопоставленная особа, судя по закрывающему ее лицо покрывалу и красивому химатиону из тончайшей ткани.

— Это ты желала видеть Аристотеля? Кто ты? — поднимаясь, спросил я, слегка раздраженный неожиданным визитом: меня самого нечасто посещали дамы в тонких химатионах. Скромный наряд незнакомки, полностью скрывающий ее фигуру, был, однако, сшит из дорогой ткани замысловатого плетения, а на кайме едва различимо поблескивала вышивка. Из-под химатиона осторожно выглядывал хитон, коричневый цвет которого оживляли шафранно-желтые нити: казалось, на мягкой темной шерсти пляшут солнечные лучи. Эта женщина, изящная, хрупкая, но при этом довольно высокая, казалась такой холеной и богатой, что ее первые слова поразили нас, словно удар грома:

— О, прошу вас! У нас такая беда. Молю тебя, добрый господин, помоги мне.

— А ты…

— Сикилийка Марилла. Рабыня Ортобула.

Она медленно подняла руки, тонкие, с длинными пальцами, и откинула покрывало. Зрелище, представшее нашим глазам, было на редкость приятным. Лицо с тонкими чертами пленительно сужалось от широких висков к прекрасному маленькому подбородку. Темно-медовые кудри девушки были коротко острижены, указывая на то, что их обладательница — рабыня. Об этом же говорило отсутствие золотых украшений: она не могла быть ни гражданкой, ни даже вольноотпущенной. Вот такое дивной красоты создание умоляюще смотрело на нас огромными темно-серыми глазами. Остановив, наконец, взгляд на Аристотеле, девушка упала перед ним на колени и попыталась обнять его ноги.

— Ты великий ритор, у тебя изворотливый ум. В твоих силах спасти меня от пытки, а моего господина — от позора и потери состояния. У него ведь могут отобрать все, вплоть до поместья.

— А, Марилла. Я слышал о тебе. — Аристотель поднял ее с колен. — Та самая наложница, яблоко раздора. Но я не вполне понимаю, что ты от меня хочешь.