Наталья Александрова - Тайна тринадцати апостолов

— Мальчики! — Доктор Контарини повернулась к карабинерам. — Возьмите ящик!

Парни послушно подхватили ящик с картиной и понесли его к зданию аэропорта. Старыгин проводил их глазами и почувствовал, что с души его свалился гранитный валун.

Он ожидал, что его вместе с бесценным багажом прямо на поле посадят в автомашину. Во всяком случае, именно так все обстояло, когда он сопровождал картину Врубеля в музей Гугенхейма в Нью-Йорке. Но здесь было иначе: вся компания пешком прошла служебными коридорами аэропорта и вышла на крытый пирс, за которым распахнулись сизо-зеленые воды лагуны. Только теперь Старыгин вспомнил, что Венеция — это город, в котором нельзя перемещаться на автомобиле. И вместо такси у них моторные лодки.

Возле причала покачивался на волнах небольшой катер с трехцветным флажком на носу. Высокий рулевой в форме карабинера помог перенести на катер ящик с картиной, Старыгин перебрался на борт и протянул руку синьоре Контарини. Она, однако, недовольно поморщилась и отвергла его помощь.

Все ясно, подумал Старыгин, синьора доктор хочет показать, что ни в чем не уступает мужчинам и не нуждается ни в каких поблажках. А всякие попытки помочь расценивает как мужской шовинизм. Он мысленно пожал плечами.

Одно хорошо — за картину теперь отвечает она, а не он. И это радует.

Катер отвалил от пирса и заскользил по узкому протоку, выходящему к венецианской лагуне. По сторонам этого протока торчали из воды подгнившие столбы, на каждом из которых сидели крупные самоуверенные чайки. Одна из этих чаек сорвалась со столба и полетела вслед за катером как почетный караул.

Навстречу один за другим проплывали лодки и катера самых различных форм и размеров и медлительные кораблики-мотоскафы — единственный общественный транспорт, соединяющий аэропорт с островным городом.

Вскоре проток закончился, и катер вылетел на простор лагуны. Впереди показались стройные силуэты церквей и колоколен самого прекрасного города Европы.

Дмитрий Алексеевич перегнулся через борт, любуясь открывшейся панорамой.

— Вы первый раз в Венеции? — вежливо осведомилась итальянка, чувствовалось, что она задала дежурный вопрос и ответ ее не слишком интересует.

— Нет, что вы, конечно, не первый, но все равно каждый раз это производит на меня ошеломляющее впечатление! Особенно этот первый взгляд…

Старыгин сказал это с таким искренним жаром, что молодая женщина невольно улыбнулась. Улыбка была довольно сдержанной, но все равно красила ее.

Катер пересек лагуну, развернулся и по широкой дуге подошел к причалу, расположенному рядом с Пьяццеттой — площадью, непосредственно примыкающей к главной площади города, единственной, которую называют площадью, точнее — Площадью с большой буквы сами венецианцы — площадью Сан-Марко, в любое время дня и ночи заполненной шумными, многоязычными толпами туристов и такими же шумными стаями голубей.

Старыгин ничуть не удивился, что они прибыли в самый центр туристической Венеции: ведь именно здесь, на площади, прямо напротив собора Святого Марка, располагается музей Коррер, куда он привез картину Тинторетто.

На причале их поджидали еще два немногословных карабинера, которые бережно приняли ящик с картиной. Теперь вся группа выстроилась ромбом — один карабинер впереди, за ним двое с ящиком и затем — замыкающий. Следом за карабинерами шли Дмитрий Алексеевич и доктор Контарини.

Карабинеры с важным видом проследовали через площадь, раздвигая толпу туристов, как ледокол раздвигает весенние льды, вошли под опоясывающую площадь аркаду и оказались перед служебным входом музея. Старыгин со своей итальянской коллегой вошел в музей, и тут к нему подошла служительница в строгом черном костюме, с музейным бейджем на лацкане.

— Доктор Старигин? — осведомилась она.

— Да, это я.

— Для вас есть письмо. — Женщина протянула ему узкий конверт, на котором было отпечатано имя реставратора.

— От кого это? — удивленно осведомился Дмитрий Алексеевич.

Однако служительница, не ответив, уже исчезла в боковом коридоре.

Заинтригованный, Старыгин разорвал конверт по краю и достал из него листок желтоватой бумаги. На этом листке было написано от руки по-итальянски:

«Исповедальня церкви Святого Моисея».

Чуть ниже было указано время и добавлены еще два слова, на этот раз латинские: «Secretum Secretorum».

Старыгин не представлял, кто оставил ему эту записку, но два латинских слова, приписанные внизу, те самые два слова, которые он прочел на портрете адмирала Морозини, заставили его сердце забиться от волнения.