Иван Погонин - По следам фальшивых денег

– Сыщицкие способности господина Колмакова у меня вызывают не сомнения, а только восхищение, ваше высокоблагородие, но… Разрешите остаться и закончить ликвидацию шайки!

– Вы что, по дому не скучаете?

– Скучаю.

– Тогда чего же?

– Хочу должок Давиду Абрамычу отдать.

– Вы про то, что он ваше отравление организовал? Вы, простите, не из кавказцев?

Тараканов удивился:

– Нет, мы тульские.

– Тогда отчего про кровную месть вспомнили?

Несколько часов назад Осип Григорьевич заглянул в «Россию». Дверь в номер Розы была открыта, певица с помощью горничной упаковывала вещи. Увидев сыщика, фрейлейн попросила прислугу удалиться, потом закрыла дверь и бухнулась перед Таракановым на колени:

– Прости меня, Людвиг, прости, если сможешь! Не выдержала я…

– Они тебя били? – удивился коллежский секретарь.

Певица ухмыльнулась, задрала рукав платья, и Тараканов увидел много-много темных точек у нее на запястье.

– Это он папиросы об меня тушил… Ну а другие следы я тебе показывать не буду…

– Кто, Копытин?

– Нет, приятель его, Давид Абрамович.

– Разрешите остаться, ваше высокоблагородие! – не ответив на вопрос, гаркнул Тараканов.

Теперь удивился Кунцевич:

– Каким вы ревностным служакой стали, Осип Григорьевич. Ну что ж, если вам так не хочется расставаться со здешними красотами, то воля ваша – оставайтесь.

– Мечислав Николаевич, у меня к вам еще одна просьба будет. – На этот раз никакой решительности в голосе у Тараканова не было. – Не одолжите сто рублей? А я вам, как в Москву вернусь, сразу же вышлю.

Несмотря на ночь, было тепло. Дикий маньчжурский берег Амура весь был покрыт зеленью, а воздух у реки пропитан пряным ароматом цветов. Громадные «китайские» фиалки, высоко поднимаясь над травой, придавали зеленому покрову нежный голубой оттенок. В небе звенели жаворонки, в реке плескалась рыба.

По узкой горной дороге, идущей из Сахаляна на запад, катилась маньчжурская арба, запряженная худосочной низкорослой лошаденкой. Слабосильное, тощее животное едва тащило повозку с тремя седоками: китайцем-возницей и двумя европейцами, один из которых был одет в серый простой пиджак, а другой в дорогой, но мятый и грязный летний костюм. При крутых подъемах лошадь совсем останавливалась, и тогда пассажиры вылезали из арбы и продолжали путь пешком, а манза-возница принимался нахлестывать лошадиные бока длинным бичом.

По этой причине путешествие совершалось крайне медленно, хотя пассажиры и торопились. Над землей царила ночь, сонную тишину которой иногда нарушали ревущие звуки пароходного гудка, раздававшегося на серебряном плесе реки.

Когда один из пассажиров, крепыш с всклокоченной черной бородой и глазами стального цвета, раздраженный такой неторопливой ездой, принимался ругать возницу на чистейшем русском матерном языке, тот робко оправдывался:

– Ноча, капитана, есть. Дорога мало-мало ну шанго. Езди, езди – эк!

Начался рассвет. С запада подул легкий ветерок, нагоняя мелкую зыбь на поверхность Амура.

– Кормя надо мало-мало, капитана! – просительно заявил возница. – Сипи надо…

В ответ на это заявление бородач показал китайцу кулак и энергично кивнул вдаль.

Арба спустилась с горы в широкую долину, прорезанную небольшой речкой и покрытую низкорослыми рощами и кустарником. Направо виднелась полоса Амура с двумя-тремя фанзами на высоком берегу и штабелями дров, а налево – небольшая, скрытая в котловине деревушка. У дров высились мачты парохода.

– Успели, подфартило! – обратился бородач к товарищу, худощавому бритому господину лет пятидесяти, дымившему роскошной «гаваной». Тот ничего не ответил.

– Теперь все от Чукаша зависит, – продолжал беспокойно бородатый. – Сделал ли, что велено?

Бритый левой рукой вытащил изо рта сигару.

– Сядь, Никодим, не мельтеши, – сказал он товарищу, а потом обратился к вознице: – Ходя! Ходи берега.

Китаец повернулся и поднял на него изумленный взгляд.

– Берега, говорю, ходи, черт! Не слышишь?

– Дорога нет, капитана, ходи нет…

– Дурак косоглазый! По дороге только, что ли, можно ездить? – спокойно ответил бритый недоумевающему китайцу и повернул вожжей лошадь в сторону берега.

Арба, цепляясь колесами за кочки и увязая в болотистой почве, с трудом протащилась саженей тридцать и остановилась среди деревьев.

– Теперь «мало-мало корми», – смеясь, заявил пассажир и аккуратно вылез из арбы, придерживая левой рукой висевшую как плеть правую руку.