Юлия Крён - Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

Роэзия смотрела на Иоланту.

Только сейчас она заметила, каким тяжелым и затхлым был воздух в потайной комнате рядом с криптой. Эта комната не обогревалась, как помещения под крышей, которые сохраняли жар и ночью. Здесь было холодно, как в подвале. Но пахло тут не копченой колбасой, маринованными овощами или осенними фруктами, а пылью и смертью.

— Ты... ты знаешь, где хроника? — наконец спросила она слабым голосом, чтобы отвлечься от того, что ей только что сказала Иоланта: что она знает, кто убил Софию, Катерину, Грету и Элоизу.

Иоланта продолжала смотреть на нее мягким, сочувственным взглядом, так, как смотрела на страждущих.

— Скажи, где! Скажи мне!

— Ах, Роэзия, — вздохнула Иоланта, забыв о всяком почтении. Роэзия этого и не заметила. — Лучше ты мне скажи! Разве тебе не лучше знать? Неужели ты и правда не помнишь?

Роэзия покачала головой, показывая, что она совершенно пуста. Правда заключалась, однако, в том, что именно в этот момент воспоминания ожили, прошли перед ее глазами яркой картиной, но так стремительно, что она не смогла отличить одно от другого. В них не было порядка, они не были отсортированы ни по времени, ни по месту. Одни картины относились к ее детству, другие — ко вчерашнему дню, к Нормандии и монастырю, к рождению детей и молитве об умерших сестрах.

Часы, дни, месяцы, разделявшие эти события, исчезли или сократились до мгновения, будто жизнь была не нитью с началом и концом, а спутанным клубком, где все повторяется по бесконечному кругу.

Роэзия без разбора потянула за одну из этих нитей.

И вытащила лицо Греты, язычницы с севера, с которой стояла внизу, во дворе, и говорила о Софии. Грета утверждала, что содержание хроники ей известно. Она как-то раз поднялась в помещение, служившее Софии скрипторием, и столкнулась с ней. Они говорили недолго, но затем София указала на вторую хронику, и Грета благосклонна кивнула, когда та зачитала ей отрывок из нее.

Да, об этом рассказала Грета, когда они стояли во дворе, затянутом туманом. Она просто забыла об этом.

— Как ты думаешь, — спросила тогда Роэзия, — хроника по-прежнему находится там, наверху?

Это был предлог заманить ее наверх. Роэзия знала, что хроника не в скриптории, но так она осталась с Гретой наедине. Никто не беспокоил их. Никто не помешал ей...

— Роэзия, — прошептал мягкий голос Иоланты, — Роэзия, как ты могла так поступить? Ты ведь была доверенной Софии! Ты уважала ее больше всех!

Роэзия снова покачала головой. Картина Греты уже рассеялась, и вместо нее Роэзия увидела Катерину. Она пришла в ее келью.

— Может, ты просто хвасталась тем, что знаешь о хронике матери? — спросила ее Роэзия.

Катерина посмотрела на нее взглядом, в котором читалась насмешка и грусть и который был так ей свойственен.

— Вообще-то меня не интересовало, что пишет моя мать! — заявила она.

— Но на этот раз все было иначе, — настаивала Роэзия. — Ты прочитала ее хронику.

Катерина пожала плечами, и, несмотря на двойной подбородок ее лицо вдруг показалось Роэзии молодым и не тронутым миром. Ее недалекий ум, ее нрав, который часто находился под воздействием плохого настроения и злости, отражались в каждой черточке ее лица.

— Знаете, — сказала Катерина,

— после смерти королевы Изамбур все изменилось. Я много лет ненавидела и проклинала свою мать. Но потом... что произошло... что она для нее сделала... Я никогда не думала, что она на такое способна. Я до сих пор не могу поверить в то, что именно ей удалось так... тронуть меня.

Ее голос, иногда ворчливый, иногда пронзительный, иногда плаксивый, сейчас дрожал.

— Роэзия! — прервала Иоланта ее воспоминание. — Почему ты так поступила с Софией, хотя никто не искал ее общества так, как ты?!

Ее память снова потемнела. В последнем, слабом свете Роэзия увидела перед собой Софию, как она сидела за письменным столом во время их первой встречи.

— Когда я первый раз пришла к Софии, — начала она, запинаясь, — я рассказала ей о своей жизни. Я сказала, что не хочу больше испытывать боль, оглядываясь назад.

— А она? Что она ответила?

—

Боль никогда не пройдет, — сказала София.

Голос Роэзии становился все громче, по мере того как она говорила. Она будто не просила, а подтверждала клятву.