Майкл Грегорио - Критика криминального разума

Мне был нужен отдых, необходимо было выспаться, но та темная комнатушка, в которой я размещался, предоставляла самый минимум удобств. Голые каменные стены были холодны как лед, печь в углу не разжигалась уже много времени. Как же я пожалел о горячо натопленном камине в «Балтийском китобое», о горячей воде, которую Морик готовил для моих омовений, о великолепных кушаньях Герды Тотц, о богатом винном погребе Ульриха Тотца! Расстегнув панталоны, я воспользовался единственным удобством, которое мне было предоставлено, — ночным горшком, выглядывавшим из-под кровати. Отправив естественную нужду, я извлек из кармана «коготь дьявола», развернул грязную тряпку и положил его на стол рядом с лампой. Должно быть, я просидел так довольно долго, не в силах отвести взгляд от загадочного предмета. От вопросов у меня в голове стоял гул, словно от раскатов грома во фьорде. Что это такое? Где его взял преступник? Почему избрал столь необычное оружие? И все время, подобно молнии, прорезающей темные облака, у меня в ушах звучал голос сержанта Коха: «Вы нашли убийцу, сударь».

Неужели Анна Ростова и есть убийца? Если догадка Коха верна, значит, все беды Кенигсберга, а с ними и мои проблемы скоро закончатся. Мне очень хотелось найти преступника, конечно, однако совсем не хотелось, чтобы им оказалась Анна Ростова. Тотцы мертвы, и виновен в их смерти, безусловно, я.

Штадтсхен защищал действия своих людей, как на его месте поступил бы любой офицер. Все верно. И моя вина в том, что я не сумел защитить заключенных. Следовало бы предвидеть неизбежные последствия подобной слабости. Кох предупреждал меня об опасности равнодушия, но я пренебрег его советом. Солдаты подтолкнули Ульриха Тотца в пропасть, а его жена последовала за ним, как верная супруга. Теперь я спустил ту же свору на Анну Ростову. С кем бы ни сталкивала меня судьба — я вспомнил о Морике, Люблинском, моем отце, матери, брате, — я на всех навлекал страдания и гибель.

Подобно убийце я охотился…

Перед моим мысленным взором предстала женщина-альбинос. Ее распущенные шелковистые локоны, кожа, белая, словно покрытая инеем, огонь, загоравшийся у нее в глазах, когда она начинала говорить, полные чувственные губы. То, с какой откровенностью она касалась своего тела, соблазнительно проводя пальцами по желобку между полными округлыми грудями. Эти же самые пальцы схватили «дьявольский коготь» и вонзили его в Люблинского. Я ударил ее, я дотронулся до ее тела… А с каким игривым удовольствием реагировала она на мой демонстративный гнев! В ее красоте было нечто демоническое. Анна Ростова… Нечто магическое присутствовало даже в ее имени. В ней смешался ужас, излучаемый пороком, с его притягательностью.

Я опустился на постель. Яркие, почти наделенные плотью образы Анны Ростовой проплывали перед глазами. Они возбуждали меня. Сердце забилось сильнее, дыхание участилось. Пытаясь прогнать это сатанинское наваждение, я попытался восстановить в памяти облик Елены. Я ласкал ее, и она отвечала мне любовью, моя жизнь, моя дорогая жена… Но на столе лежал «дьявольский коготь». Что сказала Анна? Мне погладить его? Я зарылся лицом в подушку, стараясь представить волосы Елены, ощутить запах ее кожи, прикосновение ее губ к моим. Нет, совсем другие картины являлись мне в моем воспаленном мозгу и отравляли душу.

Я сел в постели и изо всех сил прижал к глазам костяшки пальцев. Анна Ростова — зло. Зло! Люблинский утверждал, что она ведьма. Неужели это правда? И она околдовала меня? По какой другой причине у меня могло возникнуть желание защитить ее?

— Доказательство, — снова и снова произносил я одно и то же слово.

Доказательство — вот главное, что мне было нужно. Доказательство ее вины. И пока оно у меня не появится, я буду обязан защищать ее от любых посягательств.

Я прошел к столу, сел и начал писать письмо Елене. Я не помню точно, какие слова выходили из-под моего пера, но писал я с каким-то неистовством, так, словно в письмо уходила хотя бы часть того безумия, что владело мною. Рука моя дрожала, скользя по бумаге. Казалось, рука принадлежит не мне, а кому-то другому. Я поставил подпись, запечатал письмо, открыл дверь и позвал охранника, стоявшего в конце коридора. Тот подбежал. Руки, державшие винтовку, посинели от холода, зеленые глаза слезились от ветра, свистевшего в Крепости почти с такой же силой, как и на улице.

— Слушаю, сударь!

Я кивнул и протянул письмо:

— Это послание следует отправить в Лотинген. Срочно.