Майкл Грегорио - Критика криминального разума

Люблинский страшно захрипел, словно боров, в которого вонзили нож. Хрип внезапно прервался, и офицер упал на пол, прижав руки к лицу. Из сжатых пальцев подобно громадному жалу торчал «дьявольский коготь». Кровь ручьями текла по рукам, щекам и шее Люблинского.

Кох опустился на колени рядом с ним. Люблинский лежал на спине, упираясь каблуками в пол от нестерпимой боли. Издав какой-то возглас, сержант наклонился и решительным движением выдернул иглу. Вверх забил красный фонтан крови, заливая Коху лицо и руки. Офицер хрипел, задыхаясь. Через несколько мгновений он замер. Сержант громко окликнул кучера, и они вдвоем бегом вынесли Люблинского из дома. Подобно жене Лота, оглядывающейся на развалины Содома и Гоморры, я наблюдал за ними, не в силах пошевелиться.

Когда я пришел в себя, Анны Ростовой уже не было в комнате. Почувствовав себя в полном одиночестве, я впервые за все время смог здесь свободно и спокойно вздохнуть. Но с улицы уже доносился голос Коха, звавшего меня. Он просил помочь ему поскорее открыть дверь экипажа.

— Нам нужен хирург, сударь! — крикнул он. — Если ему срочно не оказать помощь, он истечет кровью.

Мы взобрались в экипаж и галопом поскакали по темной дороге обратно в город, подскакивая и едва не переворачиваясь на бесчисленных ухабах и выбоинах. Когда появились первые огни Кенигсберга, я взглянул на Люблинского. Он лежал неподвижно, лицо его было покрыто плащом.

— Он еще жив? — крикнул я.

Экипаж с грохотом катился по булыжной мостовой, искры во все стороны летели от лошадиных подков.

Кох молчал до тех пор, пока мы не въехали в Крепость. Когда ворота захлопнулись за нами, он обернулся ко мне:

— Мы перенесем его в лазарет. Бегите к караульне, сударь. Вызовите солдат. Ведьму необходимо срочно арестовать!

Ответил я что-то или нет? Способен ли я был четко сформулировать свою мысль, что свидетельствовало бы о том, что я все еще хозяин собственным поступкам? Кох принял на себя командование. Он решал, он распоряжался, отдавал приказания. Кучер остановил карету, мы вынесли Люблинского и положили его на землю.

— Сюда, сударь, — указал Кох и взглянул на меня. — Скорее, герр поверенный. Прикажите Штадтсхену послать туда солдат. — Затем вновь повернулся к кучеру, как будто забыв обо мне. — Помоги мне! — скомандовал он.

Я бежал, как мне было сказано, слепо пробираясь сквозь туман, холодную влажную пустоту, моля Бога, чтобы Он направил меня. И как только мрачное строение выросло передо мной из клубящегося тумана и темноты, фраза, произнесенная Кохом, зазвучала у меня в ушах: «Вы нашли убийцу, сударь».

И только теперь я почувствовал, что крепко сжимаю в кулаке иглу. Я не помнил, когда схватил ее, мои пальцы сделались липкими от крови Люблинского. Всю дорогу от Пиллау до города я сжимал в руках «дьявольский коготь», словно магический талисман истины.

Я сидел в караулке и потягивал горячий пунш, который поставили передо мной для подкрепления сил, и ждал офицера охраны, за которым послали. Когда в дверь ввалился Штадтсхен, я все еще находился в состоянии физического шока и эмоционального замешательства. Я поспешно рассказал ему о происшедшем, затем приказал направить в Пиллау вооруженный патруль.

— Как выглядит эта женщина, сударь?

Я начал медленно мерить шагами комнату за широкой спиной офицера, тщательно выверяя свои слова и вспомнив слова Коха относительно «женщин и грубых солдат».

— Она высокого роста, Штадтсхен. Возраст примерно около тридцати. Носит… красное платье, — начал я медленно и вскоре вообще запнулся. Почему я начал с таких мелких и незначительных деталей? Что воспрепятствовало мне сразу же назвать то, что сделало бы ее мгновенно узнаваемой? — Она… ее зовут Ростова, — добавил я нехотя. — Она альбинос.

— Она что, сударь?

— Она белая, Штадтсхен. Белая с ног до головы, — объяснил я, и объяснение мое прозвучало крайне глупо. — Кожа, губы, волосы. Все белое, словно свежепомолотая мука.

— Я знаю, про кого вы говорите, сударь, — откликнулся он с лукавой улыбкой. — Ее зовут Анна.

Я не стал спрашивать Штадтсхена, где и когда он встречался с ней. Слишком легко представлялись обстоятельства, при которых могло произойти подобное знакомство, и неприятный образ мелькнул перед моим мысленным взором. Но стоило ему померкнуть, как его место занял страх. Страх тех неприятностей, которым из-за меня подвергнется эта женщина.

— Скажите своим людям, что с ее головы не должен упасть ни один волосок, — предупредил я мрачным тоном. — Я с вас лично спрошу. Герда Тотц вчера покончила с собой из-за жестокого обращения, которому подверглась. И виною тому вы и ваши солдаты. Вы должны привести сюда Анну Ростову в целости и сохранности. Без малейших следов насилия на теле. Вы хорошо меня поняли?