Майкл Грегорио - Критика криминального разума

— Посмотрите, Стиффениис. Орудие преступления вошло, словно горячий нож в сало.

Словно Логика, взрезающая туман Невежества, подумал я, вполне осознавая, в сколь просвещенном обществе нахожусь. Тем не менее желудок мой взбунтовался от увиденного. Пришлось приложить определенное усилие, чтобы не отвести взгляд. И я бы, несомненно, все-таки отвернулся, если бы не чувство долга, вынудившее меня рассмотреть улики преступления со всей необходимой тщательностью, на которую я был способен в тот момент.

— И все-таки это был не нож…

Внутри большого стеклянного сосуда в спирту покачивалась отрубленная голова. Спутанные серовато-красные сухожилия, сгустки крови и ошметки кожи подобно щупальцам медузы едва заметно колыхались в жидкости соломенного цвета. Серые глаза были устремлены вверх, рот искривлен в гримасе, которая скорее свидетельствовала об изумлении, нежели о боли. Само собой напрашивалось предположение, что внезапность смерти прервала электрический ток мыслей с такой же быстротой, с какой она остановила и ход животных реакций организма. Мне так хотелось узнать, каковы были последние впечатления несчастной жертвы. Однако я с сожалением напомнил себе, что не существует никаких методов отфильтровывания ценных идей, которые, возможно, сейчас растворены в той жуткой взвеси и которые смогли бы помочь мне понять, каким образом наступила смерть. Я, конечно же, читал «De viribus electricitatis in motu musculari», [1] «Об электрических силах и мышечном движении» (лат.). — Здесь и далее примеч. пер. но данный осмотр требовал гораздо больших познаний, чем те, которыми обладал великий Гальвани.

Голова медленно покачивалась в жидкости, словно огромная раковина на морских волнах, а мой наставник вытянул длиннющий тонкий палец, указывая на одно конкретное место.

— Вот, посмотрите, у самого основания черепа. Видите?

— Но чем была нанесена рана, сударь? — осторожно спросил я.

— Ее, наверное, нанес сам Сатана. Своими острыми когтями, — ответил наставник с присущим ему спокойствием, от которого холодела кровь в жилах.

Создавалось впечатление, что он демонстрирует элементарный принцип материальной дедукции аудитории университетских студентов, к которой и я имел честь принадлежать семью годами ранее…

Прошло почти три года со времени той беседы, и я решил взяться за перо. Я надеялся представить миру эффективный метод, каковым может воспользоваться любой судья, на которого возложена обязанность по раскрытию убийства. Короче говоря, я взялся за написание трактата, коему величайший из сыновей Восточной Пруссии уже подсказал весьма точное, хоть и несколько ироничное название.

Упомянутый благородный план был неожиданно прерван почти сразу же после нескольких первых строк сочинения. И дело не только в драматических поворотах истории. Открывшееся мне в ходе расследования погрузило мой разум и душу в бездонную пропасть такой сатанинской тьмы, что оказалось весьма нелегким делом отыскать из нее выход. И уж поверьте! Простак, писавший те строки, и человек, пишущий эти, — два настолько чуждых друг другу существа — несмотря на все свидетельства обратного, которые предоставляют мне здравый смысл и зеркало для бритья, — что порой я невольно задаюсь вопросом: а тот ли я человек, которым был когда-то? Увиденное мною в Кенигсберге будет преследовать меня весь остаток жизни…

Китобои, возвращавшиеся с промысла в арктических морях летом 1803 года, сообщали об Aurora Borealis [2] Северное сияние. невиданной доселе яркости. Несколькими годами ранее, к удовольствию всех представителей научного сообщества, профессор Уолластон описал явление полярной рефракции. Конечно же, это нисколько не уменьшило суеверный страх, который упомянутое явление природы вызывало и вызывает в невежественных обитателях Балтийского побережья. Все жители Лотингена, расположенного в восьми милях от берега — и ваш покорный слуга в том числе, — каждую ночь с благоговейным трепетом всматривались в темное небо. Увиденное не могло не ввести нас в заблуждение. Северное сияние сверкало подобно перламутровому вееру невероятной величины, поднесенному к полуденному солнцу. Маленькая Лотта Хаваарс, служившая у нас нянькой с момента рождения Иммануила, говорила, что ее соседи по деревне обратили внимание на странное поведение домашних животных. А осень принесла нам известия о появлении жутких растений и рождении уродов, столь отвратительных, что, казалось, попраны основные законы природы. Двухголовые поросята, телята с шестью ногами, репа величиной с тачку. «Предстоящая зима, — мрачно бормотала себе под нос Лотта, — будет такая, какой еще не видывало человечество».