Майкл Грегорио: Критика криминального разума

Послание было подписано широко и размашисто: «Король Фридрих Вильгельм III».

— В Кенигсберге произошло несколько убийств, поверенный Стиффениис, — дополнил прочитанное мною сержант Кох, заметно понизив голос, словно боясь, что кто-то может нас подслушивать. — Сегодня утром меня попросили сообщить вам об этом.

— Я в растерянности, герр Кох, — пробормотал я, не отрывая глаз от бумаги, которую держав в руках, и снова и снова перечитывая одну и ту же фразу. На какие «таланты» делался здесь намек? И кто тот «достойнейший и выдающийся человек», который обратил на них внимание его величества короля? — Вы уверены, что здесь нет ошибки?

— Совершенно уверен, — ответил сержант, указывая на пакет. — Мы живем в Пруссии, сударь. На конверте ваше имя.

— Дело расследует поверенный Рункен? — спросил я. — Он, насколько мне известно, является главным судьей Кенигсбергского округа.

— У герра Рункена случился удар, — ответил сержант Кох. — У него отказали нижние конечности. По всей видимости, вам придется принять на себя его обязанности.

Мгновение я размышлял над его словами.

— Но почему, сержант Кох? Я ведь не знаком с герром Рункеном, никогда с ним не встречался. Почему он порекомендовал меня его величеству королю Фридриху Вильгельму, да еще в таких восторженных выражениях?

— Ничего определенного не могу ответить вам, сударь, — сказал сержант. — Все, без сомнения, прояснится в Кенигсберге.

Мне оставалось лишь принять его заверения.

— Вы упомянули о каких-то убийствах, сержант. Сколько же их было?

— Четыре, сударь.

У меня перехватило дыхание.

Ни разу за всю мою судейскую карьеру мне не приходилось сталкиваться с серьезным преступлением, и я рассматривал это как знак величайшей благосклонности фортуны. Приговор, над которым я работал несколько минут назад, был самым значительным за те три года, что я провел в Лотингене.

— Первую жертву обнаружили примерно год назад, — продолжал Кох, — но полиция так и не смогла найти виновника, и потому о преступлении довольно быстро забыли. Три месяца назад нашли еще одно тело, а в прошлом месяце погиб третий человек. Ну, а вот вчера отыскали очередной труп. Обстоятельства смерти указывают на то, что все они стали жертвами одного…

Тут раздался стук в дверь, и Кох не успел договорить начатую фразу.

Шаркая ногами, в кабинет вошел Кнутцен и бросил мне на стол еще одно письмо.

— Только что доставили, герр поверенный. У почтового дилижанса отвалилось колесо на подъезде к Рикелю, поэтому он опоздал на четыре часа.

— К счастью, я избрал другую дорогу — вдоль берега, — пробормотал Кох, как только Кнутцен вышел из комнаты. Сержант взмахом руки указал на письмо, которое принес слуга: — Там вы найдете подтверждение того, что только что услышали от меня.

Я вскрыл конверт и обнаружил приказ, подписанный поверенным Рункеном нервным слабым почерком, который видом своим подтверждал слова сержанта Коха относительно состояния здоровья судьи. Далее в письме содержалось официальное сообщение о передаче мне расследования дела об убийстве.

Я отложил послание, раздираемый противоречивыми чувствами. Безусловно, я был весьма польщен тем, что мои профессиональные таланты наконец-то признаны. И не кем-нибудь, а самим поверенным Рункеном, чье имя стояло первым среди имен всех судейских чиновников Пруссии по причине его исключительных достоинств и, прежде всего, строгости и принципиальности. Но еще больше меня удивило то, что, как явствовало из письма, ему было знакомо мое имя. И то, что он рассказал обо мне королю. Что я совершил такого, чтобы привлечь его внимание? С какой стати столь могущественные люди решают довериться именно мне в таком важном вопросе? Я не был настолько тщеславен, чтобы полагать, что во всей Пруссии не нашлось более достойного человека для расследования подобного дела. Однако что они имеют в виду, говоря о моих загадочных «талантах»?

Заключительные слова в послании герра Рункена окончательно поставили меня в тупик:

«…в данном деле есть ряд сторон, которые невозможно доверить бумаге. В свое время вы получите о них всю необходимую информацию».

— Вы готовы, сударь? — спросил сержант Кох, собирая сумку и вставая. — Я к вашим услугам во всем, что может способствовать нашему скорейшему отъезду.

Я оставался сидеть, словно молчаливо протестуя против подобной настойчивости и спешки. В памяти всплыло содержание еще одного письма, полученного мною семью годами ранее в Кенигсберге. Тогда я принужден был дать обещание, которое сейчас нарушил бы одним фактом своей поездки в город вместе с сержантом Кохом.