Майкл Грегорио - Критика криминального разума

— Вовсе нет, — поспешно ответил я. — Если эта комната была достаточно хороша для него, я не желаю ничего лучшего.

— В тех клетках содержатся преступники, отправляемые в Сибирь. Герр Рункен работал над их списками. На корабле оставались свободные места. Как только лед начнет таять…

В последние три-четыре года велись горячие дебаты относительно вопроса о депортации. Король Фридрих Вильгельм III решил раз и навсегда избавить страну от рецидивистов, отправив их до конца жизни на каторгу в какое-нибудь отдаленное место под угрозой смертной казни в случае возвращения. Его величество обращался с названной просьбой к главам многих государств, обладающих колониями или большими незаселенными территориями. Среди них были Североамериканские Соединенные Штаты и Великобритания. Все они отказались. Но в конце концов русский царь выразил готовность принять их за приличную плату. Между либерально настроенными мыслителями не прекращались споры относительно королевского решения. Преступники, естественно, не пользовались симпатией ни в самой Пруссии, ни за ее пределами, но сама мысль о том, что их отправляют в жуткое русское рабство, вызывала протест в просвещенных кругах. Образ «благородного дикаря» все еще был популярен в обществе, а французское правительство, так же как американцы до него, провозгласило равенство всех граждан. Тем не менее 28 февраля 1801 г. договор был подписан. Начальники тюрем по всей стране получили предписание отобрать наиболее опасных и неисправимых нарушителей закона для пожизненного изгнания.

— Герр Рункен сам выбрал эту комнату, сударь, — сообщил Кох. — Именно здесь он проводил все допросы. Крики и вопли, что доносятся оттуда снизу, производили на допрашиваемых должное впечатление.

— Могу себе представить, — откликнулся я с невольным содроганием.

— Герр поверенный пользовался большим уважением за суровость своих методов, — заключил Кох, вытаскивая из кармана большой ключ и открывая им дверь.

Он отошел в сторону, пропуская меня вперед. Я со все возрастающим нетерпением ждал в темноте, пока он снова и снова ударял о сырой кремень и в конце концов все-таки зажег свечу. Комната оказалась довольно обширной, с высоким потолком, грязными, серыми, давно не крашенными стенами. Большая покрытая ржавчиной железная плита стояла в дальнем углу. В узкие окошечки, напоминавшие бойницы, были видны тюремные решетки нижнего этажа. На стенах висели четыре фонаря, предназначенные для освещения. Кох поспешил их все зажечь, но будь здесь еще двенадцать светильников, и они не смогли бы рассеять темноту этого помещения.

— По соседству еще две небольшие комнаты, сударь. В одной из них располагается архив поверенного. А в другой имеется койка, на которой герр Рункен отдыхал, когда ему приходилось работать допоздна.

Вот куда мне следовало бы пройти в первую очередь, подумал я. А вовсе не в портовую гостиницу, каким бы удобным ни был «Балтийский китобой». В суровой и негостеприимной Кенигсбергской крепости мои новые полномочия в качестве поверенного, отвечающего за расследование преступлений, были бы очевидны для всех.

Я сел за тяжелый резной стол, стоявший в центре комнаты отдельно от всей остальной мебели. Он один являлся неоспоримым свидетельством власти и положения. Графин с вином и хрустальный бокал предназначались для восстановления сил во время долгой работы. Однако графин был пуст, пробку покрывал густой слой пыли, а под перевернутым бокалом виднелся невольный пленник — паук.

— Мне бы хотелось ознакомиться с донесениями поверенного Рункена и документами, имеющими касательство к убийствам. Они должны находиться где-то здесь, Кох. Те, что вы продемонстрировали мне в экипаже, далеко не полные. Ульрих Тотц сообщил мне, что его лично допрашивал поверенный Рункен вскоре после убийства Яна Коннена. Я желаю прочесть его показания.

Кох неуверенно огляделся по сторонам.

— Я понятия не имею, где они хранятся, сударь. Бумаги, которые мне передал поверенный, заперты у меня в столе. Остальные, по-видимому, в архиве. Начальник не разрешал никому туда входить.

— Я вам разрешаю войти туда, сержант.

Я встал и подошел к окну, чтобы воспрепятствовать любым возражениям, которые могли у него возникнуть. Стерев пыль с грязного стекла краем камзола, я стал всматриваться в нижний этаж с его железными решетками и непрерывным шумом, доносившимся из темницы. В самом темном углу, спустив белые лосины и присев на корточки, испражнялся один из охранников, первый, которого я увидел за все это время. Ослепительно яркой вспышкой у меня в памяти всплыли воспоминания об уютном кабинете в Лотингене с прелестными клумбами и подстриженными лужайками под окнами, куда весной и летом мамаши и няньки приводили малышей. Солдат закончил свое дело, натянул штаны и возвратился к исполнению обязанностей.