Ольга Сухаревская - Горе побеждённым

Из-за закрытой двери кабинета послышался сдавленный удовлетворённый вздох и после секундной паузы раздался негромкий стук. Голосом Спиридона спросили можно ли подавать обед.

Трапеза была такой, что Ипатов подумал, как бы ему не лопнуть от обилия съеденного. Вильям Яковлевич подумал, что юношу надо почаще приглашать к обеду: видно, что молодой организм не доедает. Спиридон же Кондратьевич подумал о том, что, если этот молодой организм у них приживётся, то заказывать провизии придётся вдвое больше, чем сейчас.

На следующее утро Вильям Яковлевич и новый помощник отправились на Тверской бульвар к господину Арефьеву. Встреча была назначена на девять. Небо, по-прежнему, хмурилось, но дождь перестал. Они взяли извозчика и поехали по шумной Сретенке в сторону Кремля. В городе везде чувствовался праздник. Даже лошадка, которая их везла, по московскому обычаю, была разукрашена бумажными цветами.

- Вы хорошо знаете историю Москвы?- вдруг спросил новый начальник. - Нет? Ну, дорогой мой, некрасиво не знать города, в котором живёшь. Москва – чудо что такое. Я её очень люблю, – признался Вильям Яковлевич. – Мой прапрадед называл её градом звёздной судьбы и считал городом, особо отмеченным Небесами.

Ипатов деликатно молчал, боясь задать глупый вопрос и упасть в глазах нового начальника. Тем временем, они проехали водопойную Лубянку и свернули на Охотный ряд. Слева, до Тестова , потянулась вереница складов, амбаров и лавок большой московской торговли. Запахло попеременно: то чем-то вкусным, то - тухловатым. Несообразно этим запахам, справа проплыл Большой театр, за ним - Благородное собрание. Когда сворачивали на Тверскую, молодой человек увидел слева часовню Александра Невского , торопливо осенил себя крестным знамением и пугливо покосился на спутника. Тот, казалось, не обращал на него никакого внимания и пребывал в созерцательной меланхолии. Извозчичья лошадка тяжело тащилась вверх на горку мимо дома генерал-губернатора. Напротив, через дорогу, за плацем маячила колокольня пожарной части. Дальше шли многоэтажные большие домищи, которые, казалось, для прочности подпирали друг друга. Понятное дело: улица-то главная. На Страстной площади они свернули на Тверской бульвар, и уже совсем скоро извозчик осадил притомившуюся лошадёнку у большого барского дома с кружевными чугунными воротами.

- Как я выяснил, господин Арефьев очень удачно вложил деньги в государственные подряды по строительству Сибирской железной дороги и сейчас очень состоятелен. Посмотрим, что у него стряслось, – заключил Вильям Яковлевич.

Сыщики прошли к красивому полукруглому, в колоннах, подъезду с массивными дубовыми дверями и позвонили. Тотчас вышел расторопный, без заискивания, швейцар и пропустил их в вестибюль. Под пальто у Вильяма Яковлевича обнаружился песочного цвета лёгкий костюм и к нему белый галстук с золотой булавкой в виде головы льва. Александр Прохорович был уже в приличном синем костюме и бледно-голубом галстуке. На его ногах блестели совершенно новые немецкие башмаки.

- Прошу доложить, – сказал визитёр и передал слуге карточку, где было вывязано золотистой печатью:

ВИЛЬЯМ ЯКОВЛЕВИЧ СОБАКИН

частный сыщик

и приписано уже чернилами: «с помощником».

- Прошу покорнейше обождать в гостиной, – склонив голову, сказал человек и рукой указал путь. – Николай Матвеевич тотчас будут.

В комнате, куда их провели, явно угадывалось то благополучие, которое сваливается на человека вдруг, а не с рождения. Помимо привычных старых и устоявшихся вещей, с которыми хозяевам еще жалко расстаться, в ней были дорогие предметы роскоши, купленные от большого достатка и любопытства к новизне.

Через несколько минут к сыщикам вышел озабоченный господин лет сорока пяти, невысокого роста, с тёмными, уже с проседью, волосами, плотный, с открытым приятным лицом и маленькой, клинышком, бородкой. Одет он был в брусничного цвета, ладно сидящий домашний костюм со свободным воротом. Арефьев энергично поздоровался с гостями и пригласил их устроиться на большом полукруглом диване с вычурной золочёной спинкой. А сам, тем временем, внимательно разглядывал известного на Москве человека, о котором в обществе ходили разноречивые толки.

« Говорят умён, талантлив, но заносчив и высокомерен. Хороших родов, воспитан, образован, но сторонится своего круга. Шепчутся, что по звёздам гадать умеет. Есть в кого. Чужой крови в нём много, вот что. Однако – осанист. А глаза-то, глаза какие! – думал Николай Матвеевич. – Этим глазам лет двести, не меньше. Лицо породистое, но зачем-то, прости Господи, начисто выбрито, даже без баков, как у актёришки какого-нибудь. Неприлично».