Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Гарнич-Гарницкий оторопело глядел на гения сыска. Он пробормотал:

— Да, да, все было именно так, как вы, Аполлинарий Николаевич, говорите. Словно были свидетелем этой драматической сцены.

Породистое лицо директора картографической фабрики осунулось, постарело. Он повторил:

— Да, вы поразительно точно воспроизвели… Теперь-то я сам вижу эти козни, но тогда я так был сильно влюблен, словно ослеп. Я стал Елизавете предлагать все деньги, что были при мне, лишь бы она не уезжала, не бросала меня. Елизавета от денег гордо отказалась: «Никогда ни у кого содержанкой не была и не буду! Даже у тебя, которого впервые так полюбила. Единственный!» Ну и новые объятия, обещания вечной верности, любовные утехи…

Лакей принес сотерн и крупную клубнику, разлил желтое сладкое вино по бокалам и удалился.

Приятели выпили.

Соколов с любопытством спросил:

— Ну и когда же началось главное?

Щеки Гарнич-Гарницкого порозовели, он проговорил:

— В тот же вечер! Елизавета куда-то отлучалась, а вернувшись в номер, долго целовала меня и ласково гладила лицо ладонями. Вдруг спросила:

— Милый, ты вправду любишь меня?

Я воскликнул вполне искренне:

— Конечно!

Она потупила глаза и прошептала:

— Теодор, ты можешь обещать мне? Ты выполнишь мою просьбу?

— Какую?

— Думаю, для тебя она вовсе не трудная, а меня может спасти. И я обещаю тебе, милый Теодор, что никогда больше не подойду к игорному столу. И только тебя одного буду любить — всегда, до самой смерти. Буду твоей рабой!

Я уже облегченно вздохнул, полагая, что речь идет о деньгах, которые Елизавета хочет попросить у меня. Улыбнувшись, сказал:

— Ради того, чтобы моя прелесть не стала топиться в море, обещаю выполнить любую твою просьбу.

Елизавета вдруг мило улыбнулась:

— Прости, я рассказала Эдвину, что ты печатаешь карты. Это его заинтересовало. Он уверил, что откажется от денег, которые я ему должна…

— То есть?!

— Если ты ему сделаешь небольшую услугу, совсем пустяковую.

— Какую?

— Пожалуйста, милый Теодор, поговори сам с ним. Я ничего в ваших мужских делах не понимаю.

Еще не понимая, о чем пойдет речь, я согласно кивнул головой:

— Конечно!

Елизавета прильнула к моим губам.

И только тут у меня мелькнуло страшное подозрение: не изображает ли девица свою любовь? Может, не было проигрыша, а меня водят за нос?

Уже подозревая худшее, я отправился на нижнюю террасу, сбегавшую к морю. Там на открытой веранде, покуривая дорогую гаванскую сигару, положив ногу на ногу, в плетеном кресле дожидался меня Эдвин. Он держался крайне независимо, даже несколько вызывающе. Сунув мне руку, он без обиняков заявил:

— Я представитель военной разведки Германии. Мне нужны последние военные карты. Я не только прощу долг вашей возлюбленной, — он показал расписку Елизаветы, там была какая-то фантастическая сумма, — но и готов вас лично обеспечить до конца жизни.

Я, признаюсь, уже не был особенно удивлен таким поворотом событий. С усмешкой произнес:

— То, что вы мне предлагаете, называется изменой Родине. Никогда и ни при каких обстоятельствах я не пойду на предательство.

Эдвин нагло пустил мне струю дыма в лицо:

— Пойдете, еще как пойдете. Не хотите за деньги, пойдете из страха быть опозоренным.

Этот негодяй полез в бумажник и вытащил оттуда пачку фотографий, таких, какими в железнодорожных вагонах торгуют глухонемые. Я взял их в руки, вгляделся и просто оторопел: на фото красовались мы с Елизаветой, обнаженные, в самых откровенных позах. К моему стыду, это были подлинные снимки, я помнил эти моменты. Ужас! Нас тайком фотографировали…

Собеседник произнес, нагло усмехнувшись:

— А вы, сударь, шалун! Такую богатую фантазию иметь надо… Пожалуй, надо обрадовать российскую военную контрразведку в лице ее начальника полковника Батюшева — послать ему набор, а другой — вашей милейшей супруге Наталье Алексеевне, проживающей на Загородном проспекте, в доме под номером двадцать один. А потом можем протелефонировать ей по домашнему номеру 57–612 и узнать о незабываемом впечатлении, которое на нее произведут эти забавные фотокарточки.

Я заявил:

— Поступайте как знаете! Скорее себе пулю в лоб пущу, чем выдам государственные секреты.

Эдвин понял, что метод кнута себя не оправдал. Он вдруг стал мягче, начал убеждать:

— Ваша позиция мне симпатична. Вы честный, порядочный человек. Но, простите, плохой патриот. Россия стонет от самодержавия. Самые честные граждане мечтают сбросить ненавистное иго кровавого царизма. Скоро будет война. Ваша услуга поможет избежать ненужных жертв, ускорит свержение проклятого деспотизма. Россия сделается свободным демократическим государством, сольется в едином европейском союзе. Вас вознесут на пьедестал почета, вы станете национальным героем. Вам воздвигнут памятники. Ваше имя станет известно каждому гимназисту. Вы вновь встретитесь с Елизаветой, которая полюбила вас самой горячей, искренней любовью.