Еремей Парнов - Ларец Марии Медичи

Отравление, таким образом, исключалось. Вид стола и состояние постели – софа была убрана и застлана шотландским пледом цветов клана Мак-Грегоров – свидетельствовали о том, что Вера Фабиановна не ложилась. А поскольку Эльвира Васильевна вспомнила, что вчера в девятом часу вечера к ней пришел какой-то гость – лично она его не видела, но слышала грубый мужской голос и шум, как будто волокли тяжелый ящик, – легко было заключить, что несчастье случилось вчера, поздно вечером. Если это сердечный приступ, то драгоценное время было безнадежно упущено.

Как видите, врачу тоже подчас приходится становиться следователем.

Молодой доктор присел возле Веры Фабиановны и раскрыл чемоданчик, в котором в многочисленных гнездах покоились всякие ампулы, лежала коробка с уже прокипяченным шприцем, аппарат для измерения кровяного давления, какие-то блестящие пинцеты, тюбики с лекарствами, бинты и вата – все (точнее, почти все, так как существуют еще реанимационные установки), что нужно для спасения человеческой жизни. Если, конечно, не упущено время. Но время как раз и было упущено.

Эльвира Васильевна, увы, рано ложилась спать, и поэтому даже случайно она не могла бы зайти в эту комнату вчера. Если Вера Фабиановна и звала на помощь, соседка все равно бы ее не услышала. Ведь даже какой-то грохот и тяжелый скрип, которые почудились сквозь сон, не разбудили ее. Утром она забыла об этом, а сейчас вспомнила и укоряла себя.

Как-то Вера Фабиановна рассказывала ей о спиритических явлениях, в том числе и о характерных стуках, которые производят беспокойные духи. Что, если душа умирающей Веры Фабиановны стучала и звала этой ночью? Но Эльвира Васильевна, хотя и находилась под длительным влиянием соседки, которую иначе как ведьмой, конечно за глаза, не называли, была женщиной современной. Она быстро прогнала мысль о потусторонних явлениях, но раскаяние (в каких грехах?) и какая-то смутная тревога и неуверенность все же остались.

Поколдовав над Верой Фабиановной – он выслушал ее и через стетоскоп и непосредственно приложив ухо к груди, мерил давление, щупал пульс и лоб, колол иголками в руки и ноги, оттягивал веки и прочее, – врач сделал укрепляющий укол и стал собирать чемоданчик. Он определил двусторонний паралич и решил, что старуха на этом свете уже не жилец.

Потом он уехал в кремовой «Волге» с красным крестом на другой вызов. Припудрив лицо и подкрасив чуть заплаканные глаза, ушла с опозданием на работу Эльвира Васильевна. Бедная старуха осталась одна. Ее, правда, перенесли и бережно уложили на софу. Только грациозный черный зверь остался на страже. Бесшумно прыгнув вслед за хозяйкой, Моя египетская в позе сфинкса улеглась на разноцветные квадраты клана Мак-Грегоров и замерла как изваяние. Кто-то попытался ее согнать, но она молча ударила, не выпуская, однако, когтей, обидчика по руке. Ее оставили в покое.

Потом – это было еще до прихода сиделки – в комнату, со скрипом отворив дверь, вернулся с гулянки здоровенный котище Леонид. Черной тенью метнулась навстречу ему Моя египетская и молниеносно ударила его по наглой морде. Леонид сморщил нос и, собрав щеки в яростные складки, обнажил клыки. Но черная кошка не испугалась и продолжала теснить его. Он попятился, собрался в комок для прыжка и нетерпеливо забил хвостом, но вдруг повернулся и пустился в постыдное бегство. Моя египетская все так же бесшумно, возвратилась на свое место. Только когда пришла сиделка (Эльвира Васильевна оставила для нее ключи у соседей), священное животное, словно сдавая дежурство, покинуло свой пост.

Вот как обстояли дела до прихода Льва Минеевича. Надо сказать, паршиво они обстояли…

Насмерть перепуганный добродушной хлопотуньей-сиделкой, вошел он к больной. Она, казалось, безмятежно спала. Но только Лев Минеевич наклонился над ней, глаза ее раскрылись. Они смотрели с какой-то невыразимой мукой и вместе с тем строго, обвиняюще смотрели на него эти глаза – такие близкие, такие знакомые…

«Видишь, что со мной? Видишь? Я даже говорить и то не могу! Даже пожаловаться, насколько мне плохо, и то нельзя. А мне ведь очень плохо! Очень-очень… Что же ты молчишь, остолоп? Отчего стоишь как пень? Неужели ты не видишь, что со мной? Ты должен кричать, бить во все колокола, созвать сюда самых лучших докторов, а ты стоишь и ничего не делаешь, и пользы от тебя как от козла молока».

Это хотела сказать своему бедному другу Верочка? Кто знает…

– Как вы себя чувствуете, Верочка? – робко спросил он.