Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

Жеребцов не отвечал. Он что-то напряженно обдумывал. Потом решительным шагом направился к краю ямы. Склонившись, в лунном свете пытаясь разглядеть лицо террориста, сердечным тоном произнес:

— Молодой человек, Роман Львович! Осознайте безвыходность вашего положения, подумайте о себе, о вашей матери. Вы так мало жили, вам рано погибать. Поверьте, я сочувствую вам...

И вновь грянул выстрел. Жеребцов охнул, присел и боком повалился на землю.

Соколов бросился к раненому. Из его шеи фонтанчиком била кровь.

Сыщик крикнул:

— Врача, скорей врача! — И оттащил Жеребцова от края ямы. — Пуля сквозь шею прошла — навылет. Ах, кажется, сонная артерия задета!

Жеребцов дышал все тяжелей, все прерывистей. Соколов положил его голову к себе на колени и чувствовал, как одежда намокает теплой липкой кровью. Фосфорный свет луны окрашивал страшным мертвенным светом лицо раненого. Вдруг Жеребцов едва слышно произнес:

— Миленький Аполлинарий Николаевич, я убит... Жаль... Я так любил... всех, вас... Пусть Таня не грустит.

Жеребцов мелко затрясся, закатил глаза, страшно захрипел. Агония продолжалась вечность, так, по крайней мере, казалось Соколову.

Вдруг грудь раненого поднялась и остановилась на полувздохе. Прекрасная душа отлетела от тела.

Соколов горько выдохнул:

— Прощай, друг! Я отомщу...

Соколов бережно положил на землю Жеребцова, шагнул к яме, опасно наклонился и медленно, разделяя слова, произнес:

— Ну, собака, теперь твоя гадкая жизнь станет тебе не мила!

Грянул новый выстрел, пуля обожгла щеку сыщика. Он приложил платок, и тот окрасился кровью. Но Соколов почти сразу забыл об этой царапине. Он крикнул таким голосом, что с деревьев листья посыпались:

— Эй, Дьяков! Пригони сюда ассенизаторский обоз. Срочно! Ирошников, поймай на улице извозчика, доставь покойного в морг, да прикажи, чтобы хорошо заморозили. Извозчика не отпускай — он мне скоро понадобится — ублюдка в тюрьму везти.

Не прошло и получаса, как ворота распахнулись и по дорожке, отчаянно скрипя разболтанными колесами, покатился ассенизаторский обоз. Лошадь вел дед, на котором свободно висела брезентовая роба, а голову украшала широкополая шляпа. Дьяков шел впереди, показывая путь.

Дед остановился в трех шагах от ямы. Деловито осведомился:

— Опорожнять сюды прикажете? Один секунд, только рукав к бочке прилажу.

Рукав был прилажен, направлен в яму, и фекалии широкой струей хлынули на голову убийце. Тот завопил так, что, обычно сонная, лошадь нервно дернулась и как шалая стала перебирать копытами.

Соколов, подобно Наполеону при Ватерлоо, стоял поодаль, скрестив на груди руки, и наблюдал за происходящим.

Дьяков подбадривал убийцу:

— Молодец, курчавый, побарахтайся, поплавай! Тебе предлагали яму покинуть, а ты, подлец, не хотел. А теперь похлебай говна, удобри мозги, может, и поумнеешь!

Согласно законам физики, убийца теперь был поднят выше уровня земли. Лунный свет широкой полосой заливал сад, искаженное ужасом лицо, шапку курчавых волос. Рот, задранный вверх, жадно ловил воздух, а руки и ноги находились — чтоб не утонуть — в беспрестанном движении.

Соколов подсказал Дьякову:

— Поинтересуйся, Николай Павлович, кому он взрывчатку переправлял и где брал ее?

Дьяков хозяйственно огляделся, заметил лопату и, морща нос, сунул ее в яму.

Убийца тут же цепко ухватился, перестал барахтаться. Дьяков ласково спросил:

— Ты, касатик, где мелинитик-то брал? Ась, не слышу? Убийца прохрипел:

— Не знаю.

Дьяков, продолжая морщить нос, повернулся к Соколову:

— Аполлинарий Николаевич, молодой человек Козелец ни-че-го-шеньки не знает! Что будем делать? Правильно, пусть плавает до полного восстановления скоропостижно утраченной памяти. — И полицмейстер рывком выдернул из рук убийцы лопату.

Тот моментально скрылся в нечистотах с головой, но вновь вынырнул:

— Вспомнил, вспомнил, все расскажу.

Убийца был извлечен из ямы.

Вездесущий Ирошников, успевший отправить труп Жеребцова в морг, вернулся обратно, оставив коляску у ворот, где уже собралась громадная толпа любопытных.

На козлах сидел важный мужик в синей бархатной рубахе. Увидав, кого к нему ведут, отчаянно замотал головой, замахал руками:

— Хучь на расстрел поставьте, эту вонючку не повезу! Господи, да что ж я такой несчастный! Другие в довольстве родятся, живут во всех приятностях жизни, а со мной все происходят дела да случаи. То ограбят, то в перестрелку попаду, то сейчас мертвый труп вез, а теперь и вовсе персону, из говна вынутую! А деньги от полиции никогда не получишь.