Валентин Лавров: Граф Соколов — гений сыска

— Вы держали в руках вид на жительство, который изъяли в комнате убитой Марии Школьниковой?

— Конечно! — ответил полицмейстер. — И даже внимательно разглядывал. Мария была записана в домовой книге, после отъезда скрипача, в доме мещанина Рыбакова по Кронштадтской улице Царицына, недалеко, кстати, от старого кладбища.

Соколов хмыкнул:

— Все ее к кладбищам тянуло! Теперь уж навсегда там останется. Я изучал ее вид на жительство в увеличительное стекло, и совершенно отчетливо видно, что три последние буквы дописаны позже: и цвет чернил несколько отличается, и толщина пера другая, даже наклон почерка отличен от того, каким заполнен весь вид.

— Стало быть, вид принадлежит какой-то Марии Школьник?

— И не просто какой-то, а той самой, что тяжело ранила черниговского генерал-губернатора Хвостова. Это было незадолго до разоблачения Евно Азефа, ведшего двойную игру. С одной стороны, он помогал охранному отделению и выдал немало своих друзей по партии. С другой, он участвовал в организации убийств крупных и средних сановников.

Полицмейстер воскликнул:

— Я знаком с историей этого проходимца! Так он причастен и к покушению на Хвостова?

— Да, он доставил мелинит, которым была начинена бомба. Хвостов, которого я отлично некогда знал, прекрасный администратор, много сделавший для развития края, возвращался из Благородного собрания, где он поздравлял представителей разных сословий с наступающим Новым годом. В карете сидела супруга губернатора и двое маленьких детей. Некий Шпайзман поджидал его карету, стоя возле дороги. Он швырнул бомбу, но она не взорвалась. Кучер начал стегать лошадей, пустил их галопом. И вот тут-то появилась на пути губернатора некая комическая на вид фигура: тощая, с вывернутыми губами и злыми глазами девица. Она с дьявольской ловкостью сделала то, что не сумел сделать ее сообщник, — точно в окно попала бомбой.

— И что?

— Кучер, двое детей и несколько прохожих были убиты насмерть. Губернатор получил тяжкие ранения. Но дальше для меня кое-что неясно. Если Шпайзмана сразу же арестовали на месте происшествия, то Мария Школьник, хотя и была контужена взрывом, непостижимым образом с места преступления сумела скрыться. Слава Богу, эту гнусную тварь позже схватили. Я видел ее: жалкого вида, бледная девица с синяками под унылыми глазами.

— Это хорошо, это справедливо!

— Я подозреваю, что Школьник, подобно Азефу и многим своим собратьям-революционерам, была осведомительницей охранки. Во всяком случае, если Аарона Шпайзмана, который никого не убил, повесили, то Школьник, превратившую людей в кучу мяса, смертную казнь заменили ссылкой в Сибирь.

— Так надо телеграфировать, чтобы ее допросили местные власти! Пусть вытрясут из нее признание, кому она в свое время передала вид на жительство. Когда мы установим подлинное имя убитой Шалаевым, нам легче будет разоблачить ее сообщников.

Соколов вздохнул:

— Сибирь давно стала каким-то перевалочным пунктом для политических убийц. Пользуясь довольно большой свободой, убийцы то и дело бегут оттуда на заграничные курорты. Где нынче приятели Школьник, скажем, убийца министра народного просвещения Боголепова Карпович? Где организатор многих покушений, в том числе и на министра внутренних дел Сипягина, Григорий Гершуни? Где террористка Ревекка Фиалка и многие другие? Они бежали из ссылки, чтобы вновь лить кровь россиян и расшатывать устои Империи. Года полтора назад из иркутской тюремной больницы дала деру Мария Школьник. По сведениям, имеющимся в охранке, находится где-то за рубежом.

Сыщики, разговаривая вполголоса, стали обсуждать план операции.

Вдруг с поклонами и извинениями к Соколову приблизился метрдотель:

— Дежурный по гостинице, ваша светлость, докладывает, что вам в номер доставили, согласно счету, гроб с венками-с!

— Чего?!

Соколов, крайне изумленный, встал из-за стола, проследовал к себе. За ним поспешил Жеребцов. Дверь номера была открыта.

Прислоненные к стене, стояли гроб и крышка. Гроб был с новомодной штукой — специальным, заделанным толстым стеклом окошком. Рядом — венок с окрашенными масляной краской бумажными листьями. На широкой черной ленте золотом изящно выведено:

Величайшему душителю свободы, сатрапу Аполлинарию Соколову — вечный покой!

Пока Соколов с интересом разглядывал эти подарочки, в углу на краю кушетки тихо сидел маленький мужичок с бесцветным лицом, с приподнятым носом и в немыслимом балахоне. В руках мужичок сжимал железнодорожную фуражку с кокардой времен Клейнмихеля: скрещенные топор и якорь. Заметив к себе внимание, мужичок протянул бумагу: