Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

Соколов, на мгновение оторвавшись от деловых бумаг, бросил взгляд на газету:

— Шарлатан!

— Конечно, шарлатан, да только, как пишут в газетах, знаменит он на весь мир. Его ученые специально наблюдали и убедились в совершенно необычных способностях Блиндера. Вот, Аполлинарий Николаевич, послушайте: “Сотни, тысячи людей в Европе и Южной Америке стали очевидцами тех чудес, которые совершает этот человек. В Бразилии он прошел сквозь прочную кирпичную стену, предварительно осмотренную представителями полиции и вообще всеми желающими. В Португалии Блиндер выпил безо всякого вреда для собственного здоровья около литра расплавленного серебра. В Патагонии полчаса летал, не применяя никаких приспособлений, над горами, а затем трое суток пролежал в могиле и вышел из-под земли вполне здоровым, но только побледневшим”. Каково? — Жеребцов с любопытством смотрел на шефа.

— Жулик! — коротко ответил Соколов. Но, помолчав, добавил: — Конечно, мир загадочен и непознаваем. И еще многим чудесам нам придется удивляться. Одно то, что мы сейчас, Николай, можем сидеть с тобой тут и вести умные беседы, — уже чудо из чудес. А когда из семечка вырастает громадное дерево — разве это не чудо? Но верить аферистам? Какая наивность! Ох-хо! Артист без рекламы все равно, что дама без пустячка, того, что у дочерей царя Никиты отсутствовал! Коля, не отвлекай меня от дела. Из Дрездена приезжает мой старый знакомец — знаменитый профессор-криминалист Вейнгарт.

— Который помог разоблачить банкира-афериста Ивана Трахмана?

— Тот самый! Он сейчас изучает историю смертных казней, и я готовлю ему материалы по России. Долг платежом красен.

Соколов углубился в свои бумаги, а Жеребцов, утонув в громадном кожаном кресле, читал газеты. Вдруг он, что-то вспомнив, встрепенулся:

— Простите, Аполлинарий Николаевич, но ведь вы сами говорили, что по сей день поражены тем, что показал в Москве знаменитый американец, когда сюда приезжал. Ну, Гарри Гудини!

Соколов, вновь отбросив бумаги, оживился:

— Ах, этот сын раввина Мейера Вейса из городка Эпплтон, что в штате Висконсин, эмигранта из Российской Империи! Когда-то он приезжал в Москву. Я жил тогда в Петербурге. Устроители гастролей отыскали меня: “Помогите разоблачить трюки Гудини! Он творит такое, что ум за разум заходит”. Я человек азартный, согласился: “Не проведет на мякине!”

От Николаевского вокзала меня прямиком доставили к Бутырской тюрьме. Там уже Гудини дожидается. Познакомились мы. Симпатичный, крепкого сложения, глаза умные: “Если бы мне ваших, сударь, денег было не жаль, то я бы поспорил: ни одного моего трюка не разоблачите! Еще человек такой не родился, кому это под силу”.

Усмехнулся я: “Посмотрим!” Глаз не спускаю, слежу за каждым его движением.

Провели Гудини в камеру на третьем этаже. Надели какие-то допотопные кандалы, в которых сам Емелька Пугачев содержался. Закрыли на древний амбарный замок. Были надежные такие, не на ключ — винтом закрывались. И цепями связав по рукам и ногам, на нары положили. Большой специалист по вязанию старался — корпусной Засядько.

После этого вышли все из камеры, на висячий замок ее закрыли. Ключ начальник тюрьмы себе в карман опустил. Расселись мы у камеры, разговор ведем, посмеиваемся над бедным арестантом: “Опростоволосился!”

Вдруг корпусной Засядько снизу прибегает, лица нет на нем, трясется: «Ваше благородие, заключенный жидок из этой камеры, что вы охраняете, убег. На улице стоит, требует: “Открой!” Прикажете допустить?»

Бросились к камере, а там только железо на полу валяется! А в это время и сам улыбающийся Гудини появился: “Что плохо за порядком смотрите? Так все страдальцы от вас разбегутся!”

...С высокой колокольни Страстного монастыря медленно потянулся медный гул: звал он к вечерней службе.

— Старушки в церковь, а мы — в Охотный ряд, в трактир Егорова, — обрадовался Жеребцов, обладавший особым свойством организма: у него всегда был волчий ненасыщаемый аппетит.

— И то дело! — согласился Соколов, убирая служебные дела в сейф.

Они вышли на вечно незатихающую и праздничную Тверскую улицу. Соколов, поддавшись воспоминаниям, говорил:

— Позвонил мне в декабре девятьсот третьего года известный тебе первостатейный купец и фабрикант Абрикосов. Говорит: “Потому как мы старинные приятели и даже друзья, приезжайте фокусы Гудини смотреть. Мнится мне, что он дурит честную публику, ну а уж от вашего ока укрыться ему невозможно будет!”