Вадим Сухачевский: Тайный суд

Впрочем, до поры до времени имя отца-адвоката в какой-то мере даже оберегало Юрия Андреевича от лиха, иначе наверняка «оздоровили» бы от него кафедру много ранее. Но дело все в том, что отец его, Андрей Исидорович Васильцев, во времена оны слыл адвокатом прогрессистского толка, защищал перед «фарисейским царским судом» кое-кого из революционистов (почему-то Васильцев-старший именно так, насмешливо их в ту пору величал), и некоторые из них после того, как волею судеб в один миг возметнулись к вершинам власти, не забыли тогдашнего своего защитника, оттого и «мелкобуржуазное» прошлое молодого Васильцева когда-то не помешало ему поступить в университет, с отличием окончить его, затем остаться служить на кафедре и даже в конце концов достичь доцентского звания.

Однако не столь давно произошел еще один изворот времени, и прихотливой волею все тех же судеб бывшие отцовы подзащитные рухнули со своих высей, навсегда растворились в небытии. Тогда и настала пора припомнить молодому доценту Юрию Андреевичу, кого отец его усопший, либерал-буржуазный адвокатишка, некогда спасал от «царского произвола». Гнусных гадин и кровавых убийц – вот же ведь, оказывается, кого! Тут-то кафедру от него, от Васильцева-младшего, как можно поспешнее и «оздоровили».

Да и то следовало бы еще судьбу благодарить, что на сей раз «оздоровление» произвели относительно гуманно, с некоторым даже либерализмом, совершенно не свойственным суровости времени – всего лишь вышвырнули без выходного пособия; живи, радуйся. От профессоров Головина, Суржича и Тиходеева «оздоровились» куда как по-другому – настолько радикально, что оттуда, где они сейчас пребывают, еще никто никогда ни единой весточки не получал, ибо в их приговорах так и значилось: «без права переписки».

Поэтому, оказавшись вышвырнутым на улицу, Юрий Андреевич на первых порах не слишком сетовал на свою долю. Тем более что работать на постоянно «оздоравливаемой» кафедре становилось уже невмоготу, ибо вместо классово чуждых доцентов и профессоров ее теперь заполняли люди в галифе и пахнущих дегтем сапогах; они, эти люди, куда лучше, чем о гильбертовых пространствах, ведали о законах классовой борьбы и об устройстве револьвера системы наган, то есть владели знаниями куда более полезными для установления всеобщего счастья и мировой гармонии. Так что, устроившись истопником в котельную и сменив свой старенький пиджачок на спецовку и ватник, Юрий Андреевич на первых порах испытал некоторое даже облегчение и ощутил нечто наподобие свободы, насколько она, свобода, была вообще представима в нынешней заиндевевшей от страха и холода Москве.

Увы, даже эта крохотная свобода была призрачной. Вскоре он понял, что неотвратимое лихо уже примеривается схватить его за горло и уволочь в свою бездну. Одного за другим стали забирать всех, с кем он был в мало-мальски теплых отношениях. Исчезла вся семья Львовых, исчез его учитель профессор Суховерко, исчезли Маневичи, оба, муж и жена. Снаряды ложились уже совсем поблизости. Когда же несколько дней назад взяли друга, Ваню Ахтырцева, снаряд разорвался настолько рядом, что уже оставалось только удивляться, как этим снарядом не накрыло сразу их двоих.

Но там почему-то именно с ним не спешили, хотя и не таили вовсе, что их когти уже нацелены на него. Три дня назад в дом явился участковый и отобрал у него паспорт – якобы для какой-то срочной проверки. Его сменщик по котельной, в прошлом всемирно известный специалист по древнеримской истории профессор Дмитрий Романович Суздалев, услышав о сем, объяснил Юрию:

– Ах, право, не хочу вас, мой любезный, стращать, но уверен, вовсе никакая это не проверка, уже давным-давно они попроверяли все, что могли. А паспорт, полагаю, отобрали, просто чтобы вам труднее было скрыться, если вдруг ненароком надумаете.

На вопрос же Васильцева – почему было не забрать вместе с паспортом и его самого, ответил:

– Возможно, все камеры у них забиты – вон, сколько народу похватали, а камеры-то не резиновые. Но лично я все-таки склоняюсь к иному объяснению. Просто играют с вами в кошки-мышки. Известный прием! В каких-то целях желают, чтобы вы до времени сдались, пали духом. Такие методы весьма распространены были в разные времена, к примеру, в Древнем Риме при императоре Домициане, последнем из Флавиев: кто-нибудь сообщал обреченному патрицию, что тот уже внесен в проскрипционные списки, и в этом подвешенном состоянии его держали порой месяцами. Впрочем, полагается мне, эти наши нынешние проскрипционеры про оного Домициана едва ли слыхом слыхивали. Сами, своим самобытным классовым умом, должно быть, додумались… А вы, милый, не поддавайтесь, не поддавайтесь, вот вам единственный мой совет! Не падайте духом, не доставляйте им такое удовольствие! Берите пример с меня, старика. Тоже, кстати, второго дня паспорт изъяли – а вон, живу не тужу, жизни радуюсь, насколько она, жизнь-каналья, покамест это позволяет! – С тем и ушел, беззаботно насвистывая марш из «Аиды».