К. Сэнсом - Горбун лорда Кромвеля

— Там, откуда они прибыли, этого добра хоть пруд пруди. Часть из них погибла при перевозке. Иные помрут здесь от холода. Слабые создания, что ни говори. Но зато какие красавчики, не правда ли?

— Откуда вы их привезли?

— С острова Мадейра. Один португальский купец проведал, что в Европе на них вырос спрос. Вы бы видели, каким товаром торгует этот тип, сэр. Представляете, привозит полные лодки негров из Африки. А потом продает их в качестве рабов бразильским колонистам.

Моряк расхохотался, обнажив сверкающие золотом зубы.

Холод и зловоние, разившее из складского помещения, подстегнули меня поспешно закончить разговор. Извинившись перед своим собеседником, я поскакал прочь, еще долго преследуемый птичьим хором, голоса которого имели невероятное сходство с человеческими.

Миновав Лондонскую стену, я въехал в город и окунулся в серую дымку тумана. Капель громко барабанила по грязным лужам. Я остановил коня у входа в церковь. Издавна я взял себе за правило ходить на службы не реже раза в неделю. Ныне же, когда со дня моего последнего посещения прошло более десяти дней, я остро ощущал потерю душевного равновесия. Побуждаемый желанием поскорее исправить это положение, я спешился и вошел в дом Божий.

Это был один из наиболее богатых городских храмов, который особенно жаловали лондонские купцы. Многие из них были ярыми сторонниками реформ, поэтому внутреннее убранство уже претерпело некоторые преобразования. Так, к примеру, в них уже не горели свечи, а изображения святых на алтарной перегородке были замазаны краской и заменены библейским стихом: «Господь знает, как избавить праведника от искушения и как воздать нечестивому в день суда». Храм был пуст. Миновав крестную перегородку, я вошел в алтарь, который теперь был начисто лишен всяческих украшений, а дискос с чашей для причастия стояли на самом обычном, без единого элемента декора, столе. На аналое лежал свежий экземпляр Библии, прикрепленный к нему цепочкой. Умиротворенный знакомой окружающей обстановкой, являвшей собой яркий контраст церкви в Скарнси, я с облегчением опустился на скамью.

Изменения претерпели не только украшения храма. С того места, на котором я сидел, моему взору открывалась гробница прошлого века — два каменных гроба, стоявших один поверх другого. На верхнем из них красовался портрет богатого купца с пышной бородой в добротных одеждах, упитанного и цветущего. На нижнем — изображение того же купца, но в виде высохшего трупа в лохмотьях того же самого одеяния с надписью: «Такой я есть сейчас, таким я был когда-то; каким я есть сейчас, таким же станешь ты».

Пока я взирал на каменную гробницу, у меня перед глазами всплыла картина разлагающегося тела Орфан в тот миг, когда Марк достал его из воды. Потом эту картину сменили рахитичные дети, с которыми я повстречался в бывшем доме Смитона. И мерзкое, до тошноты отвратительное чувство овладело всем моим естеством. Неужели наша революция не имела других достижений, кроме замены имен святых на такие, как Страх-Божий и Усердие? Я вспомнил, что Кромвель упоминал о создании ложных свидетельств, призванных предавать невинных людей смертной казни. Потом в моей памяти всплыл рассказ Марка о том, как в Палату хлынула целая армия алчных льстецов, рассчитывавших урвать свой кусок пирога при делении монастырских земель. Наш новый мир отнюдь не являл собой христианское сообщество и никогда бы не смог таковым стать. Он был ничуть не лучше своего предшественника, который также зиждился на силе и тщеславии. И тут перед моим внутренним взором появились пестрые хромоногие птицы, визжавшие и кричавшие, точно безумные, друг на друга. Почему-то они сразу напомнили мне королевский двор, наводненный папистами и реформаторами, которые подняли точно такой же шум и гвалт в борьбе за власть. В своей предумышленной слепоте я отказывался видеть то, что происходило у меня перед глазами. Неудивительно, что люди испытывают неодолимый страх перед мировым хаосом и разверзшейся в потустороннем мире бездной. Чтобы успокоить и убедить себя, что нам ничего не грозит ни в этом мире, ни за его пределами, чтобы объяснить себе страшные тайны бытия, мы начали утешать себя иллюзиями.

И тут меня осенила догадка. Образ моего прежнего мировосприятия мешал мне видеть правду происходящего в Скарнси. Я был привязан к хитросплетению собственных предположений, касающихся устройства мира, но стоило убрать всего лишь одно из них, как кривое зеркало тотчас же сменилось кристально чистым и ясным отражением. Это повергло меня в такое удивление, что я невольно открыл рот. Я внезапно понял, кто был убийцей Синглтона и почему он это сделал. И едва это случилось, как все стало на свои места. Я знал, что у меня слишком мало времени. Однако в течение последующих нескольких минут я продолжал неподвижно сидеть с открытым ртом, тяжело дыша. Потом встал и, оседлав коня, погнал его во всю прыть обратно в Тауэр — к тому месту, где, по моим предположениям, должна была находиться последняя частица мучившей меня головоломки.