Тамара Лисицкая - Двенадцать

И вот что странно — Юлия Марковна не говорила о сыне! То есть она каждые двадцать секунд включала машину времени и перемещалась к песочнице, где маленький Лёвушка играл с маленьким Ванечкой, приглашая нас быть свидетелями её путешествий. Но реальному, сегодняшнему взрослому сыну, хворающему, лишившемуся друзей, единственному сыну звонить она и не собиралась! Это меня и радовало, и огорчало, и озадачивало.

Пришла Вера Павловна, приняла пост у кресла Юлии Марковны. Макс уже через минуту курил на лестнице, жадно всасывая в себя сигарету.

— В тебе погибает брат милосердия… Как ты думаешь, где Лёва?

Макс неопределённо пожал плечами. Это означало, что ему неинтересна судьба брата милосердия — пусть погибает — и что он не знает, где Лёва. Странно. Он ведь прочно зарекомендовал себя как любящий, хоть и странною любовью, брат.

— Сейчас объеду больницы… — почесал сизую джорджмайкловскую щетину он. — …Не хотел бы я оказаться на его месте… При живой матери и невесте не быть востребованным? И никто не догадывается, что с ним произошло? И никто не заявил в милицию?

Я молча проглотила этот пламенный текст. Всё правильно. Всё так и есть.

— Я поеду с тобой.

Макс сверкнул весёлым тёмным глазом:

— Совесть заела? Скажи спасибо, что я у тебя есть. Если бы не я, сколько глупостей ты натворила бы за это время! А сколько важного не сделала?

Уже борясь с мотором, Макс, как бы между прочим, кивнул на заднее сиденье:

— Там у меня фотоаппарат.

И я сразу поняла, какое развитие получит сегодняшний день.

— Это словно наваждение! — кричал Макс, вращая рулём. — Я только подставляю руки, и в эти руки кто-то вкладывает всё то мерзкое, что я даже не хочу видеть на заднем сиденье моего автомобиля! Я ощущаю себя не просто сосудом порочности, а предметом потребления! Вот что меня угнетает! Я — пользованный предмет потребления! И это при том, что всю жизнь я объективно никому не нужен… Не думаю, что желание быть чьим-то любимым мальчиком сублимировалось в полное отсутствие «Я»…

— Макс! Какого чёрта ты так сложно выражаешься?

Прошло всего пару часов с того момента, как мы выехали на поиски Лёвы. И вот мы с Максом уже снова на грани нового «приключения».

— Ты чувствуешь это? — орал он мне. Странно, как будто мы продирались сквозь пургу! Эфирное тело пространства вокруг было засорено до предела какими-то шумами, вспышками, грохотом, громом, грозой, криками, гулом, паром, воем — это при том, что мы оставались в машине!

— Чувствую!

Выжав 90, мы мчались навстречу новой смерти. И оба это знали. И, когда мы входили в розовый коттедж на кольцевой, я просила небо только об одном — чтобы это не был Лёва! Генетика ли, стадные ли материнско-беременные чувства, мысли ли о Юлии Марковне — не знаю, но что-то меня плотно держало в состоянии «если только… я сразу же умру, не выдержу». Если исключить эту спонтанную любовь к жениху, я была спокойна. Настолько, насколько бывает спокоен человек, который не владеет телом и лишён счастья владеть ещё и собственными органами чувств. В моменты «приближения ЭТОГО» я превращалась в растение, в инвалида с ампутированным страхом, и с каждым разом всё больше.

«Покачиваясь и стуча зубами, два зомби вошли в гостиную — так начала бы я какой-нибудь опус по мотивам. — Обострённое в такие моменты чутьё вывело их на нужное место — за диван. Там, за диваном, валялась дама 90-60-90, с чёрными волосами до копчика и со связанными руками. Лицо дамы рассмотреть было крайне трудно, поскольку его закрывала маска Комика из известного театралам масочного дуэта.

Маска в своё время претендовала бы на звание произведения искусства — литая, металлическая. Но в этот исторический отрезок времени, в этом спектакле она была Маской Посмертной, Трагической и, судя по всему, орудием убийства».

Макс грохотал мебелью, выбирая точки для съёмки.

Дама была ещё теплой. Возможно, причина тому — пылающий камин рядом. Извращенец-убийца содрал со стены маску — вторая всё ещё болталась рядом с одиноким гвоздём, — раскалил её в огне и каминными щипцами прижал к лицу дамы.

— Знаешь, кто это? — Макс ткнул пальцем в перчатке (мы — опытные свидетели, следов не оставляем) в портрет на стене. — Йоко Иванова.

Естественно, сейчас я с трудом вспомнила бы даже, кто такая Наталья Степанцова. Сейчас весь «сапиенс» во мне был направлен, во-первых, на поиск зодиакального иероглифа, во-вторых — на осознание ощущений от этого поиска.