Алан Гатаев - Выбор Блейка

Круг существовал не один десяток лет, и в нем сложились определенные ритуалы. Скажем, раз в месяц устраивались костюмированные оргии. На них приглашались молодые девушки. Разумеется, все, что там происходило, мягко говоря, нельзя описать как культурный отдых. Черт, как же тяжело об этом говорить, – Фрэнк закашлял и выпил «Мери-Лу». – Я был частью всего этого. Мы вгоняли в себя столько наркоты и алкоголя, что даже у Кита Ричардса случился бы кровавый понос. Иногда мы насиловали девушек, когда те не хотели. Черт. Сейчас все это кажется ужасным, но тогда все было естественно. Понимаешь, пока одна из них ублажала меня своим чудесным ротиком, я мог убеждать конгрессмена от Пенсильвании утвердить законопроект об увеличении расходов на исследование проблем гомосексуальных отношений или заставить заместителя министра обороны убедить своего босса увеличить контингент сил в Ираке, угрожая ему рассказать всем, какой у него маленький хрен.

Все мы были практически равны, но выделялся среди нас один. Гарри Нортон, чертов сукин сын. Хитрый, коварный, сильный, как стадо буйволов. Неудержимый и вспыльчивый. Однажды я наблюдал, как девушка под ним умерла от передоза, а он все продолжал ее иметь, пока не кончил. А потом он просто велел выкинуть ее тело. Это меня задело. Вдруг я понял, что это черта. Я понял, что превратился в животное.

И вот, в ночь на Рождество две тысячи первого года Круг снова был собран. Нортон объявил, что будет нечто особенное, что вхождение в новое тысячелетие мы должны отпраздновать по-настоящему. Нортон велел привезти пять девственниц. Он выстроил для нашего собрания специальный зал. В центре его был установлен алтарь, слабо освещаемый светом от факелов, развешанных на стенах вокруг. Сцена была жуткая. Мы выстроились вокруг алтаря, все изрядно поддатые, кое-кто уже принял чего-то тяжелого. Нортон объявил, что отныне мы будем приносить жертвы. Большинство одобрительно завопило, некоторые остались молчать и стали ждать того, что будет дальше. Я не поверил тому, что услышал, ведь это был конкретный бред. Не знаю, почему я так отреагировал. Может, потому, что не был достаточно пьян.

Нортон велел ввести в зал пять девушек. Они были облачены в какие-то робы – все молодые и безумно красивые. Их напичкали чем-то, они шатались. Они встали вокруг алтаря, и Нортон продолжил нести какую-то ахинею про необходимость приносить жертвы. Рядом с ним стоял маленький щуплый человек, которого никто из нас прежде не видел. Этот человек был в уродливой маске из черепа козла, подбитого по бокам облезлой шкурой. Сам он был какой-то скрюченный, будто болел чем-то. Он слушал Нортона, который во весь голос скандировал что-то на латыни. Нортон объявлял о пришествии новой церкви, нового времени и что этот человек, стоящий рядом с ним, – это его младший брат Филипп – принес ему истинное знание. Я трезвел с каждым словом, которое произносил Гарри. Мне становилось не по себе. Наконец младший брат объявил, что эти пять девушек должны быть принесены в жертву их новой церкви – Церкви Седьмого дня.

Откуда-то в руках Филиппа Нортона появился огромный нож с рукояткой из кости. Он размахивал им над головами девушек и бубнил молитву на каком-то восточно-европейском наречии. Девушки стояли, пошатываясь, и смиренно ждали своей участи. Затем одну из них уложили на алтарь. Она чистая и красивая. Боже мой, какая она была красивая. Я залюбовался ею и забыл, что происходит. Внезапно она посмотрела мне в глаза. Я не знаю, почему именно мне. От этого я почувствовал себя живым, ты понимаешь меня?

Вдруг все ее тело содрогнулось, она согнулась и скорчилась от боли, но это продолжалось какое-то мгновение. Я даже не успел ничего понять. В следующую секунду ее тело безжизненно расплылось по холодному граниту алтаря. Из груди ее багряной струей изливалась кровь, пачкая белоснежное платье… А глаза… Глаза ее снова смотрели на меня, теперь уже какие-то пустые. И мне стало очень страшно. Черт…

Фрэнк замолчал. Я заметил, как чашка в его руках задрожала. А я понял, что сам полностью протрезвел, и жаждал услышать, чем все это кончилось. Поэтому я сидел, молча, пока Фрэнк не продолжил рассказ.

– Когда я пришел в себя и понял, что мы натворили, мне стало дурно. Я был трезвый как стеклышко. Я услышал, как комната наполнилась возмущением. Кто-то даже кричал. Кто-то смеялся. Но никто ничего не делал.

Пока я смотрел по сторонам, на алтарь уложили вторую девушку. Но я не мог больше позволить этим ублюдкам убивать. Я подошел к Филиппу, вырвал у него из рук окровавленный нож и залепил ему пощечину. Я закричал что было мочи, что этих девушек никто не обидит. Боже, мне никогда не было так страшно. Толпа вокруг алтаря ожила и стала двигаться. В мою сторону двинулся старший Нортон, который стоял ближе к стене. Он кричал какие-то проклятия, но его не пустили. Нортон стал жарко спорить с остальными, а я воспользовался суматохой и вывел девушек из зала на улицу. Я кое-как запихал их в свою машину, благо, они были худенькие, и отвез к себе домой. Черт, это была самая долгая ночь в моей жизни. Я смотрел на этих, по сути, детей. Я дал им кое-каких таблеток и привел в чувство. Они стали рыдать, забились по углам. Мне стали звонить, но я не брал трубку. Всю ночь я думал, что с ними делать. Утром я позвонил своему другу из ФБР и попросил спрятать их.