Максим Кантор: Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.

— У вас тут, вижу, все имеется.

— Стараемся! — Метрдотель улыбнулся Татарникову.

— А водочки у вас нет? Года так восьмидесятого? Помню, славная была тогда водка «Московская», потом куда-то делась.

Я было решил, что вот тут-то нас и разоблачат, — ну не может современный вор в законе хлестать водку, если ему дают шато петрюс. Однако метрдотель отнесся с пониманием, наморщил лоб.

— «Московская»? А «Русский стандарт» не подойдет?

— Ну, — сказал Татарников обиженно, — если уж у вас «Московской» нет…

— Поищем. — И метрдотель сорвался с места, бросился отдавать распоряжения. Не знаю уж, что они там такое учудили, шофера ли сгоняли к трем вокзалам, или портье купил бутылку у таксистов, только через пять минут запотевшая «Московская» стояла на столике.

— А вам? — Это уже метрдотель обратился ко мне.

Было бы глупо не использовать возможность: я попросил дюжину устриц, бутылку шабли, фуа-гра, бифштекс по-флорентийски, бутылку шато петрюс, колбасу мортаделла и соленые огурцы.

Список блюд помню досконально — прежде всего по тому, как дико посмотрел на меня метрдотель, когда после бифштекса я заказал колбасу. И, понятно, соленые огурцы тоже ввергли его в изумление. Не мог же я объяснить этому господину, что вареная колбаса с огурцами — единственное, что в принципе может здесь есть Сергей Ильич. Не уверен, что Татарников когда-либо пробовал итальянскую колбасу, — но я надеялся, что разницы с отечественной он не заметит. Я выдержал взгляд метрдотеля и хладнокровно повторил заказ.

— Колбасы, грамм триста, — сказал я, и метрдотель поглядел на меня с ненавистью.

К тому времени как подали заказ, за наш столик уже сели другие гости. Потом подошел и хозяин. Считается, что хозяин должен обойти все столики за вечер: посоветовать блюдо, поинтересоваться, как и что. И действительно, Флорентиец перемещался по залу, но, дойдя до нас, обосновался надолго — сел рядом с Татарниковым, налил себе красненького.

Потом представил нам соседей. Возле меня сидела француженка Ирэн, пожилая крашеная дама в бриллиантах. Радом с ней немецкий банкир, дяденька с рыжими усиками. А между банкиром и Татарниковым — известная в столице личность, Витя Могила, который дважды безуспешно баллотировался в депутаты Государственной думы и удовлетворился должностью начальника таможни. Затем — Татарников, затем — хозяин, и, наконец, я. Чтобы не привлекать внимание Флорентийца, я сосредоточился на соседке, ухаживал за ней как мог. Предложил даме шабли и фуа-гра, и дама с отменным аппетитом слопала всю мою порцию и уговорила за пятнадцать минут полбутылки. Я двинул на середину стола блюдо с устрицами — мол, угощайтесь, и гости налетели на устрицы, словно их с неделю голодом морили. Я только одну и успел попробовать.

Сергей Ильич флегматично прихлебывал водку, и наши сотрапезники старались на него не смотреть. Я их прекрасно понимал: кому же будет приятно терпеть такое соседство — в мятом пиджаке, жеваных штанах сидит неопрятный субъект и пьет водку. В самом деле, господа, здесь все-таки дорогой ресторан, а не буфет вокзальный. Однако Татарников был безразличен к тому, какое впечатление производит. Он наполнял стакан, переливал в себя содержимое, закусывал огурчиком — словом, держался так, словно был у себя на кухне. И только Витя Могила, человек бывалый, наблюдал за Татарниковым с сочувствием, я бы даже сказал — с завистью. Видимо, облик русского пьяницы пробудил в криминальном авторитете память о молодости. Витя Могила осведомился:

— Водку пьете?

— Ее.

Могила с любопытством всмотрелся в этикетку, заметил:

— Никак, «Московскую» употребляете?

— Как видите.

— Где только отыскали!

— Раритет, — согласился историк.

— И как вам?

— Нормально.

— Плесните мне, что ли. Молодость вспомнить.

Татарников налил Могиле несколько капель, тот внюхался в напиток, поморщился.

— Золотые были денечки!

Немец, сосед Могилы, неодобрительно покосился на бутылку с белой жидкостью и отвернулся — потянулся к красному вину, продукту цивилизации и демократии.

— Ваше здоровье, — Татарников опрокинул в себя очередной стакан.

— Позвольте тост, — сказал немецкий банкир Клаус и приподнял бокал шато петрюса, — я пью за нашего…

Он, вероятно, собирался сказать «нашего хозяина», так, во всяком случае, я подумал, но узнать доподлинно, кого именно банкир имел в виду, нам не удалось. Немец захрипел, его розовое лицо побагровело, задорные усики поникли, и он грохнулся на пол, расплескав вино. Задергался, зацепил ногой соседний столик, опрокинул на себя блюдо спагетти с морепродуктами, вытянулся, посинел и затих.