И, наконец, Илэр, младшенький… Озорник, которым гордились Маспи, вынужден был временно угомониться, так как им очень заинтересовалась полиция. В последний раз в суде для несовершеннолетних судья его вполне определенно предупредил:
— После нашей следующей встречи ты уйдешь из зала суда только в исправительную колонию!
Элуа, считавший, что его сын еще слишком молод для серьезного обучения, решил отправить его в пансион Экс-ан-Прованс, настоятельно советуя ему оставаться благоразумным хотя бы год или два. Он втолковывал Илэру, что он — последний мужчина в роде Маспи и поэтому должен умело вести свои дела и не подвергать себя неоправданному риску. Мальчик, очень смышленый, заверил отца, что на него можно рассчитывать.
Короче говоря, жизнь на улице Лонг Капусин была не слишком веселой, ведь в доме не было больше детей, Фелиси приходила только на ночь. А когда бывала дома, отец практически не разговаривал с ней. Вполне возможно, он вообще выкинул бы ее за дверь, как и ее старшего брата, если бы узнал, что Фелиси уже несколько недель тайком встречается с Бруно.
Как и остальные члены семьи, Фелиси в течение трех лет ничего не знала о своем старшем брате и очень сильно из-за этого расстраивалась. Однажды, не выдержав больше, она рискнула подойти к комиссариату, чтобы встретиться там с инспектором Констаном Пишерандом, который, как ей было известно, испытывал к Бруно дружеские чувства. Полицейский, этот славный человек, ее успокоил, сказав, что имеет контакт с «позором» семьи Маспи, видит его иногда, и также заверил Фелиси, что она может гордиться своим братом, который идет по верному пути, как, впрочем, и она сама. Инспектор добавил:
— И знаешь, голубушка, если кто-нибудь тебя обидит, ты скажи об этом мне, ладно?
Фелиси не представилось случая воспользоваться помощью Пишеранда, так как она была славной девушкой и следовала только положительным примерам, поэтому ни один из юных нарушителей закона, появлявшихся на ее пути, не отважился поступить с ней неуважительно. Да к тому же она была дочерью Маспи Великого, и об этом не стоило забывать.
Как-то днем, пополудни, когда она по привычке направлялась к небольшому бистро на улице Тьера, из толпы, наводнившей Канебьер, она услышала, как ее позвали:
— Фелиси!
Она не стала сразу оборачиваться, думая, что это, возможно, кто-нибудь из ее ухажеров, узнавший ее имя через подруг, но сердце ее слегка забилось, потому что голос показался знакомым… Она почувствовала, как ее кто-то догнал и восторженно проговорил:
— Боже, Фелиси, да неужели это возможно, что ты стала такой обворожительной!..
Конечно же, она обернулась, светясь радостью, и бросилась в объятия Бруно.
Юноша повел сестру обедать в хороший ресторан, но они не обращали внимания на то, что едят, так как оба были слишком поглощены разговором, засыпая друг друга вопросами. Бруно рассказал Фелиси, что он сдал экзамен, проработал какое-то время полицейским, а потом стал инспектором и в этом качестве был прикомандирован в тот самый комиссариат, где работает покровительствующий ему Пишеранд.
— Слушай, Бруно, значит, так получилось… что ты можешь и в наш квартал зайти, если там что-нибудь случится?
— Конечно.
— О, Божья Матерь! А ты об отце подумал?
Бруно пожал плечами.
— Я не хочу с отцом иметь ничего общего. Но если он будет мне мешать, то увидит, с кем имеет дело.
Ужаснувшись такому кощунству, Фелиси сжала руки.
— Отец…
— Фелиси, для меня на свете существует только две категории людей: честные и нечестные… И все, точка. Как там мама?
— Она скучает по тебе… как бабушка и дедушка…
— А Эстель, кажется, вышла замуж?
— Да, за Пьемонтена… Она живет в Турине… Не пишет… Она меня на свадьбу не пригласила.
— Оно и к лучшему. Она плохо кончит, эта Эстель… А как Илэр?
— В пансионе, недалеко от Экса… Я за него тоже переживаю, Бруно… он ведь тоже тюрьмой кончит…
— Я в курсе. Я постараюсь его образумить. Во всяком случае, моя Фелиси, я очень доволен, что ты не похожа ни на Илэра, ни на Эстель.
— Ну, конечно, я похожа на тебя…
Они смеялись, но смех получался каким-то скованным, потому что оба понимали, что хотя они и не говорили о Пимпренетте, но постоянно о ней думали и ее имя готово сорваться с языка. Наконец Бруно решился:
— Да! Кстати… пока не забыл… насчет дочери Адолей…
Голос его сорвался, а на глазах Фелиси появились слезы.
— …Памела… Что с ней?..
— Пимпренетта все такая же… Она все так же смеется и… все так же делает глупости.
Читать дальше