Фредерик Дар - Не спешите с харакири

– Можно начать с посещения замка Иф, – вздыхаю я.

– Чего это тебе вдруг вздумалось? Я ничего не отвечаю. Он осматривается по сторонам, морщит лоб мыслителя и бормочет:

– А, собственно говоря, где мы, Сан-А?

– Вопрос, конечно, интересный!

– Да ты ведь связан!

– Почти так же крепко, как и ты.

– Неужели и я тоже?!

– Я уже, кажется, сказал тебе об этом.

– Вот же, черт возьми! Я начинаю припоминать: легавые! Как этим псам удалось отключить нас?

– Вряд ли это были легавые.

– Ты так думаешь?

– Да. Вчерашние наши знакомые тоже не были ими.

Тут, как в спектакле, распахивается дверь, и появляются пятеро типов. Среди них – двое вчерашних «легашей» плюс худой, но чрезвычайно элегантный старикашка с лицом пожилого ребенка. Вместо рта у него щель для опускания монет в копилку, вместо глаз – два кругляша для игры в лото и два лепестка лотоса вместо sxei. Да, чуть было не забыл! На месте шнобеля у него красуется расплющенная картофелина.

На нем очки в изящной золотой оправе, костюм цвета морской волны без всякой там соленой пены; седые волосы гладко зачесаны на пробор. Попутно я замечаю, что четверо других всячески выказывают ему знаки (и даже основательно проросшие злаки) глубочайшего почтения (метров двенадцать в глубину по моим самым скромным подсчетам).

Кортеж приближается к нам вплотную и останавливается, как вкопанный. Сущий кошмар! Мне начинает казаться, что я преставился и прямиком попал в преисподнюю, где предо мною явились беспощадные судьи ареопага.

Слово берет старикан. И делает он это на французском, правда, весьма сюсюкающем. После каждого произнесенного слова штрик высовывает язык и облизывает место предполагаемых губ.

– Месье, – говорит он, – для меня большая честь принять вас на своей яхте.

– Ну и гостеприимство! – рычит Громила. – Развяжите нас, а то мы не можем выразить вам нашу признательность. Старикашка продолжает:

– Мне не хотелось бы причинять вам неприятности, ни злоупотреблять вашим драгоценным временем, поэтому я буду весьма признателен, если вы вернете мне конверт.

– Какой еще конверт? – притворно удивляюсь я.

– Месье комиссар, вы должны прекрасно понимать, о чем идет речь. – Не имею ни малейшего понятия! Старикан достает из кармана ингалятор, широко распахивает свою копилочную щель и щедро опрыскивает себе нЕбо.

– У меня астма, – извиняется он, пряча свое оборудование.

– Вам хорошо бы помог курс лечения на горном курорте Мон-Дор, – сочувствую я.

– Итак, где этот конверт?

– Я не знаю...

Он повышает голос:

– Это конверт, который вы вытащили из кармана покойного – нашего дорогого преданного друга Хотьубе и который вы показывали портье в отеле, а затем обратились с ним к старому торговцу книгами на улице Рхю-Хи-Гули-Ху, после чего, прикоснувшись к конверту, этот достойный человек отправился к предкам, сделав себе харакири...

Воцаряется тишина. Я понимаю, что мне его не провести. Этот очкастый упрямец провел тщательное расследование и узнал гораздо больше, чем мне бы того хотелось.

– У меня его больше нет, – заверяю его я.

– Мы это знаем, так как позволили себе тщательно обыскать вас.

– Так это вы устроили обыск в моем гостиничном номере?

– Да, мы! Так где же конверт? Для вас и вашего друга, если, конечно, вам дорога жизнь, будет гораздо лучше отдать его нам!

Толстяк мрачно сопит и сухо бросает в мой адрес:

– Слушай, да отдай ты эту чертову погремушку старому хрычу, и он оставит нас в покое, а то у меня уже оскомина от этого конверта!

Я вздрагиваю. Вчера вечером Толстяк не видел, как я передал конверт Рульту, и до сих пор уверен, что он у меня.

– Не ломай комедию. Берю, ты же прекрасно знаешь, что я передал конверт нашему послу!

– Вот ведь дырявая башка! – хлопает себе по лбу. Толстяк. – Как я мот забыть? Ведь я сам отвозил его в посольство и лично вручил его превосходительству послу Франции!

Берю похож на бродячего комедианта – он не может сыграть свою роль, не сдобрив ее сверхплановой тирадой.

Старый япошка подозрительно смотрит на нас через толстые стекла своих очков. Клянусь вам, в этом году все японцы, наверное, сговорились ходить в очках! Он поворачивается к своим спутникам и что-то говорит им на своем прекрасном языке.

Тотчас же четверо шестерок хватают его Величество Берюрье и волокут прочь. Я остаюсь в каюте наедине с шумом морских волн, бортовой и килевой качкой и острым желанием очутиться в другом месте.