Элизабет Питерс - Ночной поезд в Мемфис

— Он ранен? — Шмидт был искренне огорчен, но я распознала в его голосе нотки удовольствия. Раны — это ведь так романтично. В любом чтиве Шмидта герои обычно получают раны в руку или плечо, кусая губы, сдавленно произносят: «Пустяки, просто царапина», после чего с голыми руками возвращаются к поединку с четырьмя или пятью вооруженными противниками.

— Можно сказать и так, — ответила я, снимая с Джона рубашку.

— Lieber Gott [55], — прошептал Шмидт. — Кто это сделал?

— Потом расскажу. На самом деле это не так страшно, как кажется, Шмидт, — добавила я, поскольку по загорелым щекам Шмидта уже покатились слезы. — Жар у него от чего-то другого. Может быть... Может быть, он нуждается лишь в спокойном глубоком сне.

Джон открыл один глаз.

— Это был?.. — Глаз скосился в сторону Шмидта, потом снова закрылся. — Да, он! А я уж думал, мне померещилось. Я надеялся, что мне померещилось. Шмидт, что вы...

— Ruhig sein [56], мой бедный друг, — сказал Шмидт, — значит, все в порядке. Здесь вы в безопасности.

— Все вовсе не в порядке. — Джон приподнялся на локте. — Что вы...

— Поспите и отдохните, — настаивал Шмидт, пытаясь снова уложить Джона.

— Нет, лучше попей, ты, наверное, обезвожен, — я оттолкнула Шмидта и поднесла стакан с водой к губам Джона.

— Да, может быть, это действительно лучше, — согласился Шмидт.

— О Господи, да перестаньте же грызться надо мной, как собаки над костью! Я предамся вашим адским заботам, как только Шмидт скажет мне, что за дикую историю он поведал Кендрику.

— "Ты снова прежний Ричард!" — продекламировала я.

— Ричарду еще черт знает как далеко до того, чтобы стать прежним. К счастью для вас. Шмидт...

— А что? Я, разумеется, сказал ему правду.

— Боже, смилуйся надо мной! — Джон рухнул на твердую подушку.

— Я сказал, что вы разоблачили заговор с целью ограбления музея и направляетесь в Каир, чтобы довести свои сведения до властей, и что негодяи гонятся за вами по пятам, — продолжал Шмидт.

— Надеюсь, именно в этих выражениях? — Джон облегченно вздохнул, когда я начала протирать ему лицо мокрым полотенцем. — Что ж, могло быть и хуже. Вы не вдавались в подробности?

— Я не сказал ему ничего более, — возмущенно ответил Шмидт. — Уж мне ли не знать старого шпионского правила: выдавать неполную информацию. К тому же, расскажи я ему всю правду, он счел бы меня verrtickt [57]. А теперь вам нужно отдохнуть. Может быть, таблетку снотворного? У меня есть...

— Никаких таблеток, — твердо сказала я. — Он их и так уже слишком много принял.

В этот момент вернулись Фейсал с Кейтом.

— Ну как он? — спросил Кейт, склоняясь над постелью. — Боже всемогущий! Как это его угораздило...

— Случайно. Мелкая неприятность, — перебил его Джон. — Я вообще имею обыкновение натыкаться на них, особенно когда нахожусь в обществе определенных лиц.

— Ну, раз ворчит, значит, снова в нормальном состоянии, — сказал Фейсал, сбросил со стула кучу наваленной на него одежды и сел.

— Похоже, вам всем нужно выпить, — предложил Кейт. — У меня есть бутылка бурбона.

— И пиво, — подхватил Шмидт. — Я привез с собой.

— Ну разумеется, — заметила я, — где Шмидт, там и пиво. Простите, друзья, но вечеринка отменяется. Все — вон. Ему нужно отдохнуть.

— Только... еще одно. — Краткий прилив сил был у Джона на исходе. Он с трудом открыл глаза. — Шмидт, как вы сюда попали?

— Как? На поезде, конечно. Мое конспиративное послание вам...

— Мы получили и расшифровали, — угрюмо подтвердил Джон. — На каком поезде?

— Он вышел из Луксора в шесть часов вечера. Сердце мое разрывалось. Вики, оттого, что покидал вас, не узнав, успешной ли была ваша отважная вылазка, но я чувствовал, что вы справитесь. Ну а если это было не так, я все равно оказался бы вам полезнее, как можно скорее отправившись за помощью. Поэтому...

— Вы покинули отель вскоре после моего ухода. — Я начинала понимать, о чем подумал Джон, и полностью разделяла неодолимое любопытство, которое не давало ему забыться. — Полагаю, вы... замаскировались?

— Aber nattirlich! Они ведь могли искать нас и на вокзале. Хотите посмотреть, как я выглядел?

— Умираю от нетерпения, — с трудом ворочая языком, проговорил Джон.

Шмидт порылся в брошенных на стол вещах. Он был слишком доволен собой, чтобы ограничиться лишь показом своего конспиративного костюма, он надел его — длинная, запыленная черная галабея, того же цвета головной платок, непрозрачное покрывало, которым он закрыл лицо от кончика носа до самого подбородка.