Элизабет Питерс: Крокодил на песке

Впервые я увидела Эвелину Бартон-Форбс, когда она бродила по римским улицам...

Как утверждают ханжи, бродяжничество сродни смертному греху – мол, несчастные оборванцы прогуливаются непременно с какой-нибудь тайной и порочной целью. Однако ради истины и Эвелины я настаиваю, что девушка прогуливалась без какой-либо тайной или тем более порочной цели. Точнее, бедная Эвелина вовсе не имела никаких целей, впрочем, как и средств для их осуществления. Зато у меня цель была, да такая, что ее хватило бы и на двоих.

В то утро я вышла из гостиницы расстроенная и слегка озадаченная. Планы мои рушились, а я к такому не привыкла. Чувствуя мое настроение, маленький проводник-итальянец молчаливо плелся за мной следом. Юный прохвост Пьеро вовсе не отличался молчаливостью, когда мы с ним впервые встретились в вестибюле гостиницы. Вместе со своими собратьями по профессии он караулил там беспомощных и бестолковых иностранцев, чтобы приклеиться к ним в качестве гида. Из большой толпы чичероне я выбрала именно Пьеро потому, что мальчишка не выглядел закоренелым злодеем, как остальные.

Я прекрасно знала о склонности чичероне запугивать, обманывать или как-нибудь еще злоупотреблять доверием своих жертв, но у меня-то не было никакого намерения превращаться в жертву. Чтобы донести эту простую истину до Пьеро, много времени не понадобилось. Первым делом я затеяла безжалостную торговлю в лавке, куда Пьеро затащил меня покупать шелк в надежде поживиться хорошими комиссионными. Окончательная цена оказалась столь ничтожной, что Пьеро пришлось довольствоваться смехотворными грошами. О своих чувствах он поведал лавочнику на родном языке, отпустив несколько дерзких замечаний по поводу моей наружности и манер. Несколько минут я помалкивала, а затем, перебив маленького нахала, как следует прошлась на его счет – по счастью, я вполне сносно говорю по-итальянски. После этого случая мы с Пьеро отлично поладили. Я наняла его вовсе не потому, что мне требовался переводчик, а чтобы он таскал мои вещи, бегал по моим поручениям и выслушивал мои разглагольствования.

Знанием языков, как, впрочем, и средствами, позволявшими мне путешествовать, я обязана покойному отцу, который был ученым и знатоком древностей. В нашем маленьком городке кроме учебы заняться было нечем, а меня интересовали языки – как живые, так и мертвые. Папочка же отдавал предпочтение мертвым. Он всецело посвятил себя прошлому и лишь временами выныривал оттуда, чтобы, прищурившись, посмотреть на меня и изумиться, как я выросла с тех пор, когда он в последний раз заметил мое существование. Мы вполне были довольны нашей совместной жизнью; я младшая из шести детей, мои братья значительно старше меня и давно покинули семейное гнездо. Из братьев получились отличные коммерсанты и профессионалы своего дела; они раз и навсегда отвергли отцовские научные занятия. Таким образом, лишь я одна служила опорой нашему родителю на склоне лет. Как я уже сказала, такая жизнь меня вполне устраивала. Но пусть читатель не воображает, будто я не имела никакого понятия о практической стороне жизни, Папа питал к ней стойкое и непреодолимое отвращение, а потому ругаться с пекарем и торговаться с мясником приходилось мне, что я с удовольствием и вполне успешно проделывала. Так что после нашего мясника мистера Ходжкинса с маленьким Пьеро у меня не возникло никаких хлопот.

В конце концов отец умер, если можно употребить столь конкретное слово к тому, что с ним произошло. Скорее уж он постепенно увядал или у него кончался завод. Слух, пущенный нахальной экономкой, будто он на самом деле умер за два дня до того, как это заметили, является наглым преувеличением. Должна, однако, признаться, что я затрудняюсь установить точный момент смерти. Папа полулежал в большом кожаном кресле и, как я полагала, размышлял. Внезапно, словно повинуясь какому-то предчувствию, я нагнулась к нему и увидела в его остекленевших глазах то же выражение легкого недоумения, с каким он всегда смотрел на меня. Думаю, это была достойная и спокойная кончина.

Никто не удивился, что всю собственность отец оставил мне, вышеупомянутой опоре и единственной из его детей, у кого не было собственного дохода. Братья восприняли это известие вполне терпимо, как до этого вполне терпимо воспринимали мою преданность папе.