Элизабет Питерс - Ночной поезд в Мемфис

— Успокойся. — Джон сел за стол. — Давай попробуем разобраться, что он имел в виду.

— А может, лучше не разбираться, а убираться отсюда?

— Спешить некуда, они здесь уже побывали.

— Откуда... — Я осеклась. Ему очень хотелось произвести впечатление: полуулыбка и холодно-насмешливый взгляд были столь выразительны, что мне не оставалось ничего другого, как изобразить глупенькую болтушку, чтобы он мог терпеливо и снисходительно мне все разъяснить. — Где была эта записка?

Джон милостиво кивнул, словно учитель тупому ученику, наконец начавшему хоть что-то соображать:

— На столе. Кто-то поднял и разгладил бумажку.

— Значит, Шмидт выбросил ее в корзину или на пол, предварительно опрокинув на нее что-то съестное?

— Опрокинув намеренно, — уточнил Джон, поощряя мои умозаключения.

— Хотел заставить кого-то поверить, что он выбросил записку потому, что она мокрая, липкая, на ней ничего невозможно разобрать, и написал другую, — начала я, вышагивая по комнате. — Он знал, что рано или поздно его найдут. Меня не было уже... — я взглянула на часы, — более пяти часов, а они начали искать нас сразу после полудня, то есть у них было достаточно времени, чтобы обшарить все гостиницы в Луксоре. Шмидт зарегистрировался под собственным именем...

— Если бы у него хватило ума, а я должен признать, что в уме ему не откажешь, он покинул отель вскоре после твоего ухода. Загримировавшись и переодевшись, насколько я знаю нашего дорогого Шмидта. Давай-ка посмотрим. Что бы я сделал потом? Околачивался бы в вестибюле в надежде, что ты вернешься раньше, чем они засекут его местонахождение, и был бы готов незаметно исчезнуть, если они придут первыми. К тому времени он уже обменял чеки и забрал из регистратуры паспорт.

— И они появились первыми.

— И обнаружили выброшенную записку. — Любопытство в глазах Джона по мере этих рассуждений сменялось восхищением. — Понимаешь, что придумал наш эльф? Этой запиской он не только ввел их в заблуждение, но и попытался спасти тебя в том случае, если тебя схватили. Пока улики против них в руках Шмидта, им незачем причинять тебе вред. Более того, у них есть все резоны содержать тебя в целости и сохранности, чтобы попытаться вступить в сделку со Шмидтом: молчание или хотя бы отсрочка в обмен на тебя. — Он сделал паузу и выдал любимый номер своего репертуара: — Я и сам бы лучше не придумал!

— Значит, ты считаешь, что он не вернулся в дом Лэрри?

— Только не наш Шмидт. Сбежала ли ты или в плену, он принесет тебе больше пользы, оставаясь на свободе. — Джон вернулся к изучению записки. — Кажется, больше ничего, но я нисколько не удивился бы, если бы... Секундочку. А это что?

— Ну, та липкая пакость разбрызгалась, — объяснила я, наблюдая, как он разглядывает на свет неисписанную часть листа.

— Однако брызги подозрительно складываются в определенный рисунок, — пробормотал Джон.

— Попробуй соединить точки, — саркастически посоветовала я.

Джон испустил победный клич:

— Именно! Взгляни-ка.

Взяв ручку, он начал чертить, но не соединительные, а параллельные линии — пять параллелей. Это прояснило смысл странных брызг: они оказались нотами.

— Ключ не обозначен, — задумчиво сказал Джон. — Предположим, тональность до-мажор, и отдельных знаков нет, их и впрямь было бы трудно изобразить... — Он начал насвистывать. — Ну как, задевает чувствительную струнку?

— Пожалуйста, постарайся обойтись без колкостей, — критически заметила я. — Нет, мне эта мелодия незнакома.

— А если так? — Он чуть-чуть изменил мотив, добавив, видимо, несколько диезов и/или бемолей.

— Пустая трата времени, — проворчала я. — Быть может, Шмидт и умник, но если это одна из его любимых песен, ты никогда не догадаешься, какая именно, потому что во всем его дурацком репертуаре не более трех-четырех мелодий, и все кантри-песни он исполняет на эти мотивы.

Джон тяжело опустился в кресло:

— Боже мой, мне следовало догадаться раньше.

— Что? Что?

Он попытался объяснить, но расхохотался и никак не мог остановиться.

— Если египтяне не наградят его медалью, я сделаю это сам. И расцелую в обе щеки. Он сел на ночной поезд в Мемфис.

Комната была очищена от всех личных вещей то ли самим Шмидтом, то ли гипотетическими субъектами, о которых говорил Джон и которых я не могла толком для себя идентифицировать. «Они», однако, перестали быть такими уж гипотетическими, когда мы провели свой собственный обыск. Сделано все было очень аккуратно. Сомневаюсь, чтобы Шмидт сам зачем-то снял с кровати матрас, а потом положил его обратно и застелил постель. Обыскивали комнату, вероятнее всего, мужчины: они не потрудились подоткнуть простыни.