Светлана Денисова - Я жулика люблю

Вадим с тоской помотал головой:

— Ты что… Мы же его лодку утопили, нам вообще нельзя ему на глаза показываться.

— Черт побери, что же делать?

— Идти так, — мужественно сказал Вадим, и мы, пригибаясь к самой земле, как индейцы в разведке, поползли дальше.

Вдруг Вадим споткнулся и свалился в камыши, вытянув перед собой руки. Мне показалось, что он рехнулся, потому что, не поднимаясь, он внезапно шепотом заорал:

— Эврика!

Я обеспокоенно наклонилась к нему. Вадим встал на четвереньки и замахал перед моим носом какими-то тряпками:

— Это же мои штаны! И рубаха тоже здесь!

Узнать в перемазанных тиной тряпках нарядные джинсы и рубашку было почти невозможно, но это было уже кое-что.

— А сарафана моего нет? — шепотом же закричала я.

Мы обследовали мокрые камыши, но, выдохшись, поняли, что сарафана здесь нет. Видимо, он погиб смертью храбрых где-то в речных глубинах.

— Ладно, пёс с ним, — сказала я. — Поздно уже. Давай как-то распределим одежду и пойдем.

Вадим надел джинсы, а я рубашку. И тут же выяснилось, что и в таком виде мы идти не можем: рубашка оказалась мне коротка до неприличия. Если б хоть купальник уцелел, еще бы ничего, но и он погиб в речных волнах.

— Это потому, что у тебя ноги слишком длинные, — буркнул издерганный Вадим. — Из ушей они у тебя растут, что ли?

— He-а, прямо из макушки, — огрызнулась я. — Тебе, кажется, совсем недавно это нравилось?

— Ну, извини. Меня просто это все уже до самых печенок пробрало.

— Думаешь, меня не пробрало?

— Идиотизм чистой воды.

В конце концов победили джентльменские чувства. Мы договорились, что я надену и джинсы, и рубашку, молнией полечу в пансионат, переоденусь и примчусь обратно с какой-нибудь одеждой для Вадима. А он, жертвуя собой, дождется меня во-он в тех кустиках.

Ломаться и уговаривать его ползти за мной по-пластунски было некогда. Я напялила мокрые грязные шмотки и побежала в сторону пансионата.

Да, тогда Вадим поступил как настоящий рыцарь.

Однако дозваниваться надо, а не тратить время на лирические воспоминания. Боюсь, что соратнику моего деда я должна буду рассказать совсем о других обстоятельствах.

Наконец-то! Дозвонилась, слава богу.

Его новая домработница долго и придирчиво выспрашивала — кто я, да зачем звоню, да нельзя ли как-нибудь без Макара Захаровича обойтись. Я уже охрипла, пытаясь убедить ее, что звоню по делу личному, но очень важному и что без Макара Захаровича мне обойтись никак невозможно. Тут что-то щелкнуло, и его собственный голос произнес:

— Маня, положи трубку, это свои.

— Макар Захарович! — закричала я. — Вы меня узнали? Помните? Это Мила Мотылева.

— Помню, помню, — спокойно отозвался он. — Не суетись. Что там у тебя стряслось?

— Я не могу по телефону.

— Что ж, тогда приезжай. Сейчас сумеешь?

— Сумею.

— А со службы отпустят?

— Макар Захарович, я на дому работаю.

— Вот как? Ладно. Адрес-то помнишь?

— Да, в дедушкиной записной книжке отыскала. Я ее на память оставила.

— Жду, — коротко отрезал он, и в трубке зазвучали короткие гудки.

Я начала собираться, надеясь, что мне не придется рассказывать, по крайней мере, о наших с Вадимом приключениях в лодке и в мокрых кустах.

Когда я добралась до пансионата, было, по-моему, уже около полуночи. Все давно спали, горела только дежурная лампочка на крыльце да светился огонек в домике сторожа.

Оставляя на полу мокрые грязные следы, я прокралась на второй этаж, нашла нужный номер и тихонько постучала в дверь.

Ответа не было. Может, сосед Вадима, бывший, по его словам, жутким бабником, ушел «на промысел»? Я приложила к двери ухо и прислушалась. Ни звука.

Что же мне делать? Идти в таком виде к администратору, будить его и просить запасные ключи? Да ни за что на свете!

Я вышла из здания, обогнула его и посмотрела вверх. Так, вон его окно, угловое. К счастью, по летнему времени оно было открыто, а сбоку на стене чернела решетка пожарной лестницы.

Чувствуя себя киношной авантюристкой, я полезла наверх и через несколько минут, уцепившись за подоконник, осторожно заглянула в комнату.

На одной кровати девственно белело покрывало, а на другой лежало толстое темное тело и, по-видимому, сладко спало, посапывая носом. Я влезла в комнату, подошла к кровати и потрясла спящего за плечо. Он зачмокал, заворочался, но просыпаться не собирался. Я тряхнула его еще раз, уже посильнее. Он раскрыл сонные глаза и, видимо, обознавшись, радостно спросил: