Ингрид Нолль - Головы моих возлюбленных

Здесь я чувствовала себя вполне уверенно, тогда как у моего спутника пропал всякий интерес ко мне и к этому кофе. У туристов вкус не совпадает с моим. В баптистерии меня восхищают полы, которых большинство вообще не замечает. Прекрасными июньскими ночами туристы сидят и дуют кьянти, в то время как незаметно для профанов в сырых садах – и у нас здесь тоже – разыгрывается самый забавный сон в летнюю ночь, тысячи светлячков выплясывают свой беззвучный волшебный фейерверк, и тот, кто хоть раз его видел, неизбежно придет к выводу, что все самое прекрасное на свете можно получить бесплатно.

Порой, когда в вечерних садах надо мной шуршат летучие мыши, а деревья источают завораживающий аромат, когда «с небес повеет ветерок», меня охватывает жажда любви. И странным образом мне при этом вспоминается Дон, приблудный оборванец.

Когда Кора, оставив нас, поехала в город, чтобы купить краски, мы продолжали сидеть у теплого очага. Эмилия мыла посуду, Бела колотил шумовкой по жестяной миске, Пиппо лежал рядом с ним и разрывал на куски газету.

– Давай-ка выпьем по стаканчику граппы, – предложила я Дону, и мы пошли в гостиную. Здесь было довольно холодно – мастера заменяли бойлеры, а для этой цели вообще отключили отопление. На кухне топили печь дровами и углем, но мне не хотелось дольше оставаться в этой семейной идиллии.

Дона знобило.

– Вот наверху, в моей комнате, тепло, – сказал он, подразумевая студию Коры, где стояла электрическая печь. – А куда это она уехала, не знаешь? – спросил он.

– Краску покупать. Ей нужна красная и белая, чтобы намешать из них инкарнат.

– А «инкарнат» – это что такое?

– Цвет кожи и мяса, словом, цвет тела, – объяснила я, потому что не знала, как это у них называется по-английски.

– Вот у тебя инкарнат дивной красоты, – сказал Дон и схватил мою руку.

Я хоть и выдернула руку, но сделала это не слишком решительно. Дон продолжал:

– А вот капуста вся у нее, верно? Ведь дом и все прочее принадлежит ей, верно? Интересно, что ты должна делать, чтобы тебе позволяли здесь жить?

– Я просто в гостях. И вообще мы с ней старые подруги.

Какое ему дело до моих отношений с Корой? Я рассердилась. А вот он расхрабрился.

– А что надо делать мне, чтобы тоже остаться здесь?

– Я-то думала, ты хочешь объездить Европу…

– Верно, но на Флоренцию надо отвести больше времени.

Вошла Кора и без всякого удовольствия обнаружила, что мы сидим рядышком на софе, после чего резким голосом скомандовала:

– А ну, за работу!

Дону было велено лежать, подставив голову под воображаемый меч.

Эмилия, заметив мое мрачное лицо, сказала:

– Взяли бы да выгнали его! – Потом еще раз пробормотала себе под нос: – У-у-у, дьявол! – и осенила себя крестом, хотя сама никогда не ходила в церковь.

Чтобы малость ее взбодрить, я принялась ей петь немецкие песни, а Бела сопровождал мое пение ударами по барабану.

– Альберто, – пробормотала Эмилия и уронила слезу в воду для мытья посуды.

– Пошли, – предложила я, – выведем малыша еще разок на воздух.

Эмилия поспешно сняла свое розовое платье, надела черное, после чего мы вывели ребенка и собаку на утомительную для нас прогулку.

Когда мы вернулись, мне было предложено оценить наброски. Голова Дона, очень неплохо схваченная, лежала в плетеной корзине, а корзину какая-то простая женщина повесила себе на руку, словно только что вернулась с рынка. Дон дал понять, что предполагал продемонстрировать не только свою голову, но и вообще надеялся предстать обнаженным.

– Ну и как? – спросила Кора.

– Основной недостаток твоих картин – то, что ты их никогда не сможешь выставить.

Она полагала, что для художника не так уж и важен финансовый успех.

– Картины, на которых можно узнать твоего отца или Хеннинга, я бы наверняка выставлять не стала. А кто здесь знает Дона?

– Я сочла бы столь же неуместным, чтобы меня угадали в Юдифи или Саломее.

Ужин протекал в мирной обстановке. Эмилия удалилась с Белой и Пиппо, мы пили пиво, Дон рассказывал про Непал. Я легла довольно рано.

Чье-то прикосновение вырвало меня из глубокого сна. Рядом со мной в постели лежал Дон. К сожалению, я не располагала достаточным запасом английских ругательств.

– А ну, пошел отсюда, говнюк! – это или что-то вроде сказала ему я. Он поцеловал меня в пересохшие губы, и тут я окончательно проснулась.

– Тебе ясно сказано: мотай отсюда, иди лучше к Коре, а меня оставь в покое, – прошипела я.