Ингрид Нолль - Почтенные леди, или К черту условности!

Я всегда держу в машине пилочку для ногтей. Как остановлюсь на красный свет, так и принимаюсь за очередной ноготь. Я никогда не тратила время попусту, всегда спешила, и, за что бы ни принималась, мне удавалось быть впереди коллег по работе.

Все это уже в прошлом. Я вообще с трудом мирюсь с различными возрастными явлениями, но потерю былой проворности переживаю больнее всего. Мои дни слишком коротки, чтобы довести до конца все, что намечалось. Оставшейся жизни не хватит, чтобы прочитать книги, что отложены в очередь, выучить новый язык или закрыть темные страницы прошлого. И все же мне столько проблем не дают покоя, даже самые приятные и нежные запахи способны вызвать воспоминания о горьких обидах.

Вот и роскошную цветущую сирень мы, наверное, любим из-за ее преходящего великолепия. Только-только утомленная долгой зимой душа порадуется пышному, источающему сладковатый запах букету белых, сиреневых или фиолетовых зонтиков в вазе, и они уже начинают осыпаться.

Сначала появляются нежные бледно-голубые звездочки, которые ветер сдувает на садовые дорожки, потом они посыплются дождем, потемнеют до цвета чайных листьев и станут прилипать к подошвам. Скоро от них останутся лишь темные семенные коробочки, которые неизбежно будут навевать мысли о короткой весне.

До того рокового вечера, двадцать четыре года назад, я любила цветущую сирень, считала наш брак стабильным и уже строила планы, как бы закатить большой праздник по случаю нашей серебряной свадьбы.

Конечно, за столько лет мы с Удо стали другими, но как за это же время изменилось все вокруг! Кто сейчас помнит, какими щепетильными были люди в послевоенные годы, когда мы познакомились? Молодые сегодня живут не расписываясь. В 1963 году мы посмотрели «Молчание» Бергмана и были потрясены. Вновь и вновь возвращались к этой теме и учились смотреть на проблемы иначе, чем раньше, с трудом избавлялись от предрассудков и даже похаживали на нудистский пляж на острове Зюльт во время отпуска. В бунтарском 1968 году мы ощущали себя уже слишком старыми, чтобы поддержать всенизвергающие призывы студентов, хотя идея свободной любви показалась нам соблазнительной. Лишь много позже я поняла, насколько сильно было у поколения Удо ревнивое отношение к противоположному полу, как страшно они страдали от того, что уже в раннем возрасте осознавали свою принадлежность к истеблишменту и регулярно спали друг с другом.

Тот майский воскресный день, когда я в последний раз с легким сердцем вдыхала аромат сирени, не забуду до конца жизни. Вечерами мы сидели на террасе, поскольку было еще светло и тепло.

— Надо опять сделать крюшон из ясменника, — произнесла я и вдруг поняла, что уже час разговариваю сама с собой.

Муж пялился в пустоту. Впрочем, неудивительно, если учесть, как много времени и сил отнимала у него работа.

Неожиданно он заговорил, и мне показалось, будто ясменник его не интересует.

— Мне нужно сказать тебе кое-что, Лора.

— Сирень почти отцвела, как жаль! — перебила я, поскольку в его изменившемся голосе уловила опасность. Чтобы оттянуть хотя бы на пару минут неизбежное, я принесла с кухни щетку и смела с клеенчатой скатерти садового стола опавшие цветы.

Однако от неизбежного не скроешься, и мне пришлось выслушать признание мужа. Удо требовал развода, так как от него забеременела некая значительно более юная особа, которая теперь желала, чтобы он женился на ней.

Только бы не зареветь, подумала я. Все вернется на круги своя. Не надо сейчас его провоцировать, не то он наломает дров из упрямства. Будь умницей. Мы и не через такое проходили. Скоро Удо поймет, что не сможет меня вот так запросто поменять на другую. Будем действовать конструктивно, а пока ни в коем случае не следует рубить сплеча. Надо дать слово нашему Кристиану, пусть надавит папочке на совесть!

— Беременность в наше время не повод для свадьбы, — попробовала я осторожно аргументировать свою защиту.

Удо поднял голову:

— Для тебя, может, и не повод, но она из традиционной католической крестьянской семьи, у таких внебрачный ребенок по-прежнему позор.

В подобной ситуации ни о каком аборте и речи быть не могло. Довольно долго я хранила молчание. Во мне вскипала злость на набожную крестьянскую дочь, положившую глаз на отца семейства. Я знаю Удо целую вечность, и он меньше всего подходит на роль неукротимого обольстителя, подкатывающего к невинным деревенским простушкам.