Тилли Бэгшоу - Сидни Шелдон. Интриганка-2

В дополнение ко всем своим достоинствам она владела «Ле клуб Канар», низкопробным баром в Двенадцатом округе. Постоянный пианист уволился на прошлой неделе после дискуссии по поводу невыплаченного жалованья, а мадам Обри понравилась внешность застенчивого молодого американца. Если он согласится, она сделает ему минет вместо завтрака. Ну а потом велит сделать ей куннилингус. Все же очень выгодно быть боссом!

При виде мастодонтоподобного тела мадам Обри Робби стало дурно. С другой стороны, постоянные отговорки начинали раздражать Марселя, хозяина дома, где жил Робби. Марсель привык получать деньги за сданное в аренду жилье, и отсутствие таковых плохо на нем сказывалось. А Марсель был не тем человеком, которого стоило злить.

– Я согласен. Когда начинать?

Мадам Обри сжала жирной рукой с грязными ногтями бедро Робби и растянула рот в беззубой улыбке.

– Немедленно, котик. Иди за мной.

Впервые Робби увидел Паоло Козмичи в концертном зале «Плейель», на улице Фобур-Сент-Оноре. Козмичи дирижировал Парижским оркестром и потряс Робби своим талантом.

Как все остальные парижские музыканты, Робби прекрасно знал репутацию Паоло. Младший ребенок в нищем неаполитанском семействе, Козмичи, упорно занимавшийся самообразованием, прославился как композитор, пианист, а совсем недавно – и дирижер. Французские музыканты прозвали его бульдогом, и недаром: Паоло буквально штурмом захватил место дирижера Парижской филармонии, ворвавшись без приглашения на репетицию Пятой симфонии ми минор Чайковского, выхватив палочку у растерявшегося Антуана Дешамеля и выказав ту интуитивную виртуозность, которая позже сделала его одним из самых прославленных в мире дирижеров.

Потрясенный Робби сидел в первом ряду великолепного концертного зала в стиле ар-деко. Позже он никак не смог вспомнить, какое произведение исполнял оркестр. В памяти остались красота и грация его движений, сплотившие оркестр в единый организм, охваченный той страстью, которую ощущал Робби, когда сам сидел за роялем. Он видел только мощную спину Паоло, обтянутую черным, плохо сидевшим фраком. Но какая разница? При виде Козмичи, размахивавшего дирижерской палочкой, он получал сексуальный заряд такой силы, что едва удерживался, чтобы не вскочить и не броситься на сцену.

Он не помнил, сколько простоял у служебного входа после окончания концерта. Когда уставший, злой и уже полупьяный Козмичи наконец вышел, Робби, к своему ужасу, понял, что лишился дара речи, и мог только, как последний идиот, молча наблюдать, как уходит его идол.

– Постойте! Месье Козмичи! Прошу вас…

– Я не даю автографов! – рявкнул тот. – И оставьте меня в покое!

– Но я…

– Что именно?

– Я люблю вас.

Паоло остановился и внимательно оглядел парня. Даже хмельной туман, застилавший глаза, не помешал разглядеть, что мальчишка необыкновенно хорош собой. Впрочем, он явный псих. Помешанный на сексе псих: только этого Паоло не хватает!

– Убирайся! Проваливай! Ясно? Оставь меня в покое, или я буду вынужден позвать полицию!

Наутро Паоло нашел в почтовом ящике записку:

Сегодня в восемь вечера я буду играть в «Ле клуб Канар». Если не сможете прийти, я пойму. Но надеюсь увидеть вас.

Вчерашний парень, Р.Т.

Козмичи улыбнулся, невольно восхитившись упорством мальчишки. Он и сам славился этим качеством.

Но он, конечно, не пойдет. Это чистое безумство. Смазливому психу придется найти другой объект для преследований.

Робби всматривался в полумрак клуба, ища глазами лицо Паоло Козмичи.

«Он не придет. Я отпугнул его. Господи, ну, конечно, отпугнул! Какой кретин признается в любви человеку, которого никогда раньше не встречал? Да еще на улице? Должно быть, одиночество вконец меня доконало!»

Мадам Обри теряла терпение.

Робби сел за пианино.

После лиричного «Вальса для Дебби» Билла Эванса, сопровождаемого блестящим исполнением «Моего глупого сердца», он, к своему конфузу, ощутил, что старается сдержать слезы. Конечно, джаз не относился к любимым жанрам Робби, но никто не может отрицать, что Билл Эванс – гений. Тот факт, что он, как Робби, сидел на героине, терзаемый пристрастием к наркотикам и неверием в собственные силы, лишь усиливал эмоциональную связь.

Робби закрыл глаза и отдался музыке.

Играл и думал о Лекси. О матери. О доме. Сколько еще он сможет вынести это жалкое существование в Париже, без друзей, без семьи, без надежды?