Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

Магдалена взглянула на него с недоверием:

– Для живущего в целомудрии монаха вы на удивление хорошо разбираетесь в женских делах.

– Ну, хоть я и вынужден избегать женщин, это не мешает мне кое-что читать о них. – Брат Константин улыбнулся, обнажив несколько оставшихся зубов. – У каждого есть свои тайны.

Магдалена вновь попыталась подняться.

– Мне непременно нужно в Обераммергау, сегодня же. Прошу вас…

– Пешком туда добрых четыре часа. В твоем-то состоянии тебе туда ни за что не добраться.

– Тогда дайте мне лошадь! Обещаю, я верну ее. Я… я каждый день буду вспоминать вас в молитвах!

Брат Константин тихо рассмеялся:

– Как ты себе это представляешь? Я старый, бедный отшельник, у меня нет лошади. И в монастыре тебе ее точно не дадут. Девице без имени, которая не желает даже рассказывать, что ей нужно в Обераммергау… – Он покачал головой: – Это невозможно. Лучше будет подождать здесь, пока не почувствуешь себя лучше и отправишься пешком.

Магдалена снова откинулась на циновку. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой усталой и разбитой. После всего, что ей довелось пережить за последние дни – тревоги, опасения за Барбару и борьба за собственную жизнь, – она осталась буквально без сил.

– Тогда все пропало, – прошептала женщина.

Глаза ее наполнились слезами. Монах вздохнул.

– Хватит плакать, – велел он. – Сначала поцелуй, а теперь еще и это! Можно подумать, мы женаты… – Он помедлил. – Возможно, есть решение.

Магдалена встрепенулась:

– И какое же?

– Ну, у меня есть старый упрямый осел. Его зовут Франциском, но он, к сожалению, не столь кроток, как его святой покровитель. Возможно, он довезет тебя до Обераммергау. – Монах подмигнул ей: – Если захочет. Франциск любит лизать каменную соль. Если получит ее вдоволь, то, может, и позволит оседлать себя.

Магдалена рассмеялась от облегчения:

– Боже правый! Да я буду обходиться с ним, словно это осел Иисуса в Иерусалиме!

Брат Константин помог ей выйти из хижины. Над берегом реки гудели пчелы, солнце уже клонилось к востоку. Ноги у Магдалены подгибались при каждом шаге, ее покачивало. Но она уверенно двинулась по узкой тропе, бегущей к монастырю.

Оставалось только надеяться, что Барбаре еще можно помочь.

– Отправляться домой ?

Симон в изумлении уставился на Куизля. Он как раз вернулся от Георга Кайзера. После неудачной и, вероятно, последней репетиции они отправились домой к учителю, где пообедали в полном молчании. Каждый предавался собственным мыслям. Даже остатки кофейных бобов мало чем помогли. Но известие палача о том, что ему приказано возвращаться в Шонгау, вывело цирюльника из задумчивости.

– Лехнер не желает, чтобы я и дальше здесь вынюхивал, – продолжал Куизль, закинув ноги на стол, с трубкой в уголке рта. Он устроился на скамье возле печи, где провел прошлую ночь. – Мне следует собрать свои инструменты и с этой минуты держаться от этого дела в стороне. Вчера вечером он сказал мне об этом.

– И вы говорите об этом только сейчас?

Куизль глубоко затянулся.

– Мне нужно было подумать. Да и что изменилось бы, если б я рассказал тебе? Как видишь, я все еще здесь. Лехнер, наверное, взбесится.

– Но с какой стати вам вообще уезжать? – озадаченно спросил Симон. – В том смысле, что Лехнер для того вас и взял с собой, чтобы разобраться в этих убийствах.

– Быть может, мы выяснили чересчур много. – Палач ткнул в Симона длинным мундштуком трубки: – Тебя, кстати, тоже касается его запрет. Видимо, скоро и ты сможешь вернуться к моей ненаглядной дочурке… – Он усмехнулся: – Хочется ведь, признайся?

Фронвизер вздрогнул. За последние дни он едва вспоминал о Магдалене, так стремительно развивались события здесь, в Обераммергау. Оставалось только надеяться, что с ней и с Паулем все хорошо. Магдалена, наверное, до сих пор злилась на него за то, что он решил принять заманчивое предложение Файстенмантеля и остаться на некоторое время с Петером. Во всяком случае, ответного письма из Шонгау не приходило, и это не сулило ничего хорошего.

– Файстенмантель пообещал мне кучу денег, если я останусь здесь цирюльником на пару недель, – возразил Симон и тоже сел за стол. – Я не могу так просто взять и уехать, даже если Лехнер прикажет. Да и не люблю я, когда мною двигают, как шахматной фигурой. Мы близки к разгадке, я это чувствую!

Он вздохнул. Просто немыслимо! Если вернуться сейчас домой, то все изыскания окажутся напрасными. И обещанных Файстенмантелем денег ему не видать, а они были бы весьма кстати. А если воспротивиться, придется иметь дело не с кем иным, как с Иоганном Лехнером.