Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

Как у крови?

Магдалена пыталась закричать, но в горло беспрестанно лилась солоноватая жидкость.

Она тонула в собственной крови.

– Вода, вода! – хрипела Магдалена.

На лоб легла теплая ладонь, успокоила.

– Все будет хорошо, – произнес низкий, приглушенный голос. – Господь с тобою.

Магдалена вдруг почувствовала на губах что-то теплое. Оно, как и во сне, было с соленым привкусом. Магдалена закашлялась и выплюнула.

– Жаль ведь хорошей каши, – проворчал кто-то. – Засыпай, дитя. Сон сейчас – лучшее лекарство.

– Барбара… – забормотала Магдалена. – Хозяин… Мне… мне… нужно в Обераммергау…

– Тебе нужно спать и выздоравливать.

Снова на потный лоб легла чья-то ладонь, кто-то мягко произнес несколько слов на латыни, словно молитву. В нос ударил сладкий аромат курящихся трав, и по телу разлилась усталость.

– Спи, дитя.

На губах еще оставался солоноватый привкус от жидкости, которой напоил ее незнакомец. Солоноватый, как у крови, которая захлестнула ее во сне. Прежде чем вновь провалиться в забытье, Магдалена четко осознала, что этот сон имеет какое-то значение, о чем-то говорит.

Кровь… Вода…

Но она была слишком измучена, чтобы над этим раздумывать.

Понтий Пилат погрузил дрожащие руки в чашу с водой и неуверенно оглядел иудеев, небольшими группами стоявших среди надгробий. Все ждали, когда же римлянин наконец вспомнит правильные слова.

– Узрите, вы, книжники, я невиновен в крови… э-э… сего праведника… – Пилат запнулся и уставился на толпу, как теленок перед бойней. Лоб у него покрылся испариной.

– Над коим, – шепнул Симон. Он стоял на краю сцены и, как в предыдущие дни, подсказывал актерам нужные слова.

– Над коим бесправедство такое учинили, – выдал Понтий Пилат.

– Несправедливость учинили! – Священник Тобиас Гереле топнул ногой. Все это время он стоял, зажатый между двумя бородатыми лесорубами в желтых одеяниях, и молча и с сосредоточенным видом следил за происходящим на сцене: теперь же выступил вперед и поднял указательный палец. – Неужели вас, деревенщин, не обучили в школе нормальному человеческому языку? Что подумают паломники, которые явятся сюда издалека и услышат эту ахинею?

– Никакая это не ахинея, – проворчал Понтий Пилат в лице Алоиза Майера. – У нас тут все так говорят. Смерть мы именуем косарём, а королей и царей – князьями.

– Ах так, может, напишем над крестом «Иисус из Обераммергау, князь Иудейский»? – ехидно спросил священник.

– По мне, так пожалуйста, – прошипел Иисус, он же Ганс Гёбль, стоявший перед Пилатом. – Ни один нормальный человек не говорит так напыщенно, как мы на этой сцене. Кроме нашего почтенного священника, конечно же. Но он-то из Швабии…

– Прошу вас! – взмолился Георг Кайзер и вскинул руки в попытке всех успокоить. – Я понимаю, что нервы у всех на пределе, но давайте все-таки продолжим. Хотя бы до полудня.

– К полудню я уже должен быть в хлеву, иначе жена мне глаза выцарапает, – проворчал один из крестьян, устало прислонившись к надгробью. – С самого утра нас в этом балагане участвовать заставляют.

– Тем более что Господь не желает, чтобы мы устраивали мистерию в эту Троицу, – добавил другой. – Каждые десять лет, как поклялись в свое время наши деды! А потом является важный индюк по прозванию Файстенмантель и считает, что может сделать иначе… Ну вот, теперь видите, что из этого выходит.

Симон со вздохом перевернул следующую страницу с текстом и обвел взглядом кладбище. На сегодняшнюю репетицию собралась почти вся деревня. Они разыгрывали знаменитую сцену, когда Понтий Пилат умывает руки и приговаривает Иисуса к смерти. С тех пор как Себастьян Зайлер был найден мертвым в часовне, беспокойство только усиливалось, тем более что подозреваемый в убийствах Ксавер по-прежнему пребывал на свободе.

Его преподобие Тобиас Гереле выбрал для репетиции эту массовую сцену в надежде пробудить в людях дух единения. Но вышло прямо противоположное: все ругались, жаловались, причитали. Многие гадали, кто станет следующей жертвой ужасного проклятия, уже троим стоившего жизни. Но были и такие – в особенности приближенные Конрада Файстенмантеля, – кто по-прежнему выступал за постановку уже в эту Троицу.

– Прошу, дальше по тексту! – распорядился Кайзер и громким голосом обратился к толпе: – Теперь народ кричит: «Распни его!»

– Прочь, прочь, распни его! – последовали разрозненные выкрики.