Луиза Пенни - Долгий путь домой

– А Питера они знали? – спросила Клара.

– Нет. – Он сообщил им, что узнал от двух стариков, потом вытащил из кармана блокнот и ручку и положил на стол. – Так на чем мы остановились?

Он хотел было взять ручку, но Клара уже схватила ее и перевернула свою бумажную салфетку.

И тут Гамаш вспомнил, кто у них за главного. А кто – нет.

– Питер говорил вам что-нибудь о Шотландии? – спросила Клара у Шартрана.

– О Шотландии?

– Конкретно о городке Дамфрис, – уточнила Мирна.

– О «Саде космических размышлений», – добавил Гамаш.

Шартран посмотрел на них испуганно, словно его собеседники неожиданно спятили.

– И о зайцах, – сказала Клара.

– О зайцах, которые ездят без билета? – спросил Шартран.

– Нет, у которых длинные уши, – ответила Мирна и поняла, что ничуть не прояснила ситуацию.

– О чем вы говорите?

– То есть ничто из этого не звучит для вас знакомо?

– Нет, – сердито ответил Шартран. – Это не звучит даже просто разумно. – Он посмотрел на Клару. – Почему вы спросили про Шотландию?

– Он приезжал туда прошлой зимой. Посетил один сад.

Клара рассказала все, что им удалось узнать о Питере и «Саде космических размышлений». Она почти ждала, что Шартран вот-вот рассмеется.

Но он не смеялся. Он слушал и кивал.

– Заяц превратился из живого в каменного, а потом снова в живого, – подытожил Шартран, словно для зайца это вполне естественное дело. – Река Питера из печали обращается к радости и обратно. Он освоил чудо трансформации. Он может превращать свою боль в картину. А картину – в восторг.

– Это и делает художника великим, – заметила Клара.

– Не многие достигают подобных вершин, – сказал Шартран. – Но я думаю, если мужество Питеру не изменит и он будет продолжать экспериментировать, он встанет в один ряд с художниками первой величины. Ван Гогом, Пикассо, Вермеером, Ганьоном. Кларой Морроу. Он станет создателем абсолютно новой формы, которая не делает различий между мыслью и эмоцией. Между творением природы и творением рук человеческих. Вода, камень, живые ткани – все одно. Питер станет одним из великих.

– Ему потребовался заяц в «Саду космических размышлений», чтобы понять это, – сказала Мирна.

– Ему потребовалось вырасти в храброго человека, – внес свою лепту Гамаш. – Настолько храброго, что он оставил свои работы без объяснений.

– Если мы найдем Ноу Мана, то найдем и Питера, – сказала Мирна.

– И возможно, десятую музу, – добавила Клара. – Я бы хотела с ней познакомиться.

– Вы уже познакомились, – сказал Шартран. – Вы можете не знать, кто она, но она присутствует в вашей жизни.

– Рут? – одними губами спросила Клара у Мирны и распахнула глаза в притворном ужасе.

– Роза? – так же беззвучно предположила Мирна.

При этой мысли Клара фыркнула и посмотрела через перила на лес, скалы и реку. Она подумала: а что, если десятая муза – это место? Такое, каким стал Шарлевуа для Ганьона. Дом.

– Не могу понять, почему греки уничтожили десятую музу, – сказала Мирна. – Мне кажется, она была бы важнее, чем девять других, ведь греки почитали живопись.

– Может быть, вот почему… – начал Гамаш.

В другом конце террасы игроки в нарды перестали бросать кость и уставились на него.

– Власть, – произнес Гамаш. – Возможно, десятая муза была слишком влиятельной. Возможно, ее уничтожили, потому что увидели в ней опасность. А что может быть более опасным, чем свобода? Разве вдохновение не есть свобода? Его нельзя запереть или направить в определенную сторону. Его нельзя сдерживать или контролировать. А именно это и предлагала десятая муза.

Он обвел всех глазами и остановил взгляд на Кларе.

– Не то ли предлагал и профессор Норман, то есть Ноу Ман? Вдохновение? Свободу? Никаких жестких правил, никакого строгого порядка, никакого конформизма. Он предлагал молодым художникам выйти из системы. Найти собственный путь. И когда их работы отвергались колледжем, он их поощрял. – Гамаш встретился глазами с Кларой. – Организовал для них отдельный салон. А его за все эти старания презирали, высмеивали, изолировали.

– Изгнали, – добавила Клара.

– Он построил здесь небольшой дом на вырубке, – продолжал Гамаш. – Однако он недолго оставался в одиночестве. К нему пришли другие художники. Но только неудачники, только пребывавшие в отчаянии. Те, кто испробовал все остальное. Те, кому больше некуда было пойти.

– «Салон отверженных», – подхватила его мысль Клара. – Он создал не сообщество художников, а дом для отвергнутых. Для изгоев, неудачников, беженцев из традиционного мира искусств.