Борис Баделин - Капитан Рубахин

Рубахин очнулся с ощущением того, что рука его с пером плотно прижата к столу жёсткой ладонью неизвестно откуда возникшего у него за спиной Белояра. Брат-меченосец, по-прежнему облачённый в тяжёлую кольчугу, стоял напротив, и чёрные отверстия его глаз не предвещали приятной беседы.

Свободной рукой Белояр вынул из пальцев Василия перо и положил его рядом со свитком.

– Сядь в своё кресло! – тихим, бесцветным голосом приказал старец.

Рубахин молча занял указанное ему место. Белояр сел за стол, разворачивая свиток, а брат его остался стоять, слегка покачиваясь с пяток на носки своих грубых сапог из рыжеватой кожи.

Повисло мёртвое молчание.

– Ты поступил вопреки предупреждению, – заговорил, наконец, Белояр, не отрывая глаз от пергамента. – И сам определил свою дальнейшую долю.

Василий понимал, что оправдываться нет никакого смысла, равно как и объяснять даже самому себе, почему он всё-таки взял перо. Вся эта фантасмагория, развернувшаяся вокруг него, или внутри его воспалённого сознания, уже измучила капитана до крайней крайности. Он с величайшим облегчением провалился бы сейчас куда-нибудь во тьму и тишину, даже если имя им будет – Смерть.

– Хочешь взглянуть на результат? – старец развернул свиток к Рубахину. – Посмотри, это очень поучительно. Причем, заметь – я не внёс после тебя ни одной поправки!

…Остроносая кумулятивная граната, пролетев мимо башни боевой машины десанта, попала в окно дома напротив. Глухой взрыв внутри слился со звоном выпадающего стекла…

…Повисшую после взрыва тишину разорвал пронзительный детский крик. Ребёнок кричал от боли и ужаса. Этот крик на высокой ноте не прекратился ни через минуту, ни через две, и его было слышно даже через броню и шум мощного двигателя БМД.

Финисту, который всегда почему-то очень остро реагировал даже на тихий детский плач, такой раздирающий своей болью крик слышать было невыносимо. Безбожно матерясь, он сорвал с места санитарную сумку и откинул крышку верхнего люка.

– Куда ты, старлей? – схватил его за ботинок один из армейских. – Подстрелят, дурак!

Но Юрий уже наполовину был наружи:

– Детёныш! – крикнул он, подтягиваясь на руках…

Многие в горных селениях хорошо умеют стрелять. Пуля, выпущенная из карабина, угодила Финисту прямо в лоб, и он, обливаясь кровью, мешком рухнул обратно в свой люк. Армейские, в замешательстве, не успели ничего предпринять.

Следующая граната попала туда, куда нужно. Стальная махина, словно испугавшись, присела на гусеницах, и внутри её глухо рвануло…

Василий, у которого больше ни на что не осталось сил, закрывает глаза и неподвижно сидит в кресле.

– Есть непреложные законы Прави, – звучит у него в ушах бесцветный голос Белояра. – по которым мир сотворён Предвечным и приведён в движение.

И суть не в Добре и Зле, – они неизбывны, проистекая одно из другого, суть – в пределах, установленных человеку Правью…

«Нам, убогим, тех пределов не постичь…» – вялой мыслью откликается Василий, но Белояр её слышит и не даёт закончить:

– Тебе всё открыто! Правь – это совесть. Душа живёт в пределах, ограниченных совестью. И есть черта, которую называют стыдом. Если человек стирает в себе эту черту, душа его неизбежно гибнет!

Гавриил шелестит пергаментом и продолжает:

– Друг твой всегда стремился жить по совести, то есть – по Прави, которую нёс в душе. Потому он поехал за тобой на Кавказ, потому он не смог усидеть за бронёй, слыша крик раненого ребёнка…

Белояр выдержал паузу и закончил:

– По той же причине и ты не прошёл на школьном дворе мимо мальчишек, покупающих наркоту…

Рубахин качает головой и криво усмехается в ответ:

– Не потому ли меня здесь и обещали наказать? – он обращается к неподвижному Чернояру. – Где тут у вас котлы с кипящей смолой, или что там ещё мне полагается?

– Если бы всё было так просто, гридень, – устало откликается из-за стола Белояр. – Если бы всё было так просто! Человек чаще всего наказывает себя сам, даже если это исполняется чужими руками…

– Котлы – это глупые сказки попов! – Чернояр привычно седлает любимого конька. – Они всё время болбочут о душе, а пугают вас почему-то муками исключительно телесными! Котлы, сковородки, крючья и прочая тошнотная мерзость. Возьми любое описание поповского ада, – их фантазия повсюду вертится вокруг истязания бренной плоти! – меченосец брезгливо морщится. – Извращенцы!

Но Рубахину хочется лишь одного – чтобы всё закончилось. В нём уже закипает отчаяние.