Пол Сассман: Лабиринт Осириса

Она смотрит на картину, затем возвращается к алтарной перегородке, поднимает руку и сверяется с часами. В кармане моей куртки лежит «глок», но меня тревожит, что даже в дождь звук выстрела могут услышать и сюда прибегут люди. Лучше сделать по-другому. Не важно как. Важно когда. Мне нужно выяснить, что она знает, но раз с ней дорожная сумка и она, вероятно, кого-то ждет, это опасно…

Женщина отходит от алтаря. В боковой стене собора есть двери, которые, должно быть, ведут в маленькие часовни, но поскольку здесь темно, я в этом не уверен. Она заглядывает по очереди в каждую, поворачивается и возвращается ко мне. У ближайшей часовни часть пола застелена ковром и огорожена низким деревянным барьером. Едва различимая, она садится на скамью у барьера. Я беру провод, прокручиваю все в голове, учитываю все возможности. Эх, если бы мне не требовалось ее допрашивать…

Она вновь встает и направляется ко мне. Я склоняю голову, словно в молитве, и, тщательно скрывая лицо, смотрю на свои руки в перчатках. Она проходит мимо вдоль отделанной плиткой стены и у алтаря вновь глядит на часы. Как поступить: следовать за ней или сделать все сейчас, пока мы одни и мне предоставляется шанс? Не могу ни к чему склониться. Проходит еще несколько минут. Но вот она подхватывает сумку и направляется к двери. Однако, поравнявшись со мной, останавливается.

– Шалом.

Я не отрываю глаза от пола.

– Ата медабер иврит? [6]

Не отвечаю, не хочу, чтобы она слышала мой голос. Внезапно ощущаю нервное напряжение.

По-прежнему смотрю в пол. Очень скован.

– Вы армянин? Неловко вас беспокоить, но мне нужно…

Я принимаю решение. Поднимаюсь на ноги и ребром ладони сильно бью ее под подбородок. Она отшатывается назад. Даже в темноте заметно, что у нее изо рта струится кровь, много крови. Видимо, в момент удара она откусила кончик языка. Мысль мелькнула и исчезла. Я уже у нее за спиной и накидываю на шею удавку. Перекрещиваю запястья и подтягиваю провод за петельки на концах, оценивая, крепко ли его держу и с какой силой могу пережать ей горло. Она крупнее меня, но преимущество на моей стороне. Пинаю ее по ногам и, откинув назад голову, изо всех сил тяну. Она давится и цепляется руками за провод. Все продолжается меньше тридцати секунд, и она обмякает. Я еще продолжаю душить и, увлеченный делом, даже не думаю, что кто-то может войти и обнаружить нас. Провод впивается глубоко в шею. Лишь убедившись, что дело сделано, я ослабляю хватку и опускаю ее на пол. Чувствую душевный подъем.

Пережидаю несколько мгновений, чтобы успокоиться – я все еще тяжело дышу, – затем аккуратно сматываю провод, возвращаю в карман и выглядываю из-за дверной завесы во двор. Он пуст – всех прогнал дождь. Отпускаю завесу, она закрывает вход. А я достаю фонарь и освещаю ковер рядом с телом. Замечаю несколько едва различимых капелек, но большую часть крови впитали джемпер и дождевик. И это очень удачно. Сдавливаю ей челюсть у щек и открываю рот. Язык она прикусила сильно, но кончик на месте. И это тоже удачно. Я роюсь в ее карманах и, найдя платок, засовываю ей в рот, чтобы больше не пачкать. Обвожу лучом фонаря собор. Необходимо выиграть время – нельзя, чтобы ее быстро обнаружили. Я знаю, где она живет, и собираюсь туда наведаться. А пока мне нужен укромный уголок, чтобы ее спрятать. Не люблю импровизировать, но надеюсь, что все сойдет удачно.

Инспектор иерусалимской полиции Арие Бен-Рой, щурясь, внимательно вглядывался в неясные очертания тельца на тусклом экране. Казалось, оно свернулось в клубочек, и некоторое время полицейский не мог разобрать, где что есть. Но вот очень медленно стали проступать контуры: головка, торс, ручки, ножки. Бен-Рой покачал головой, не в силах поверить в увиденное, а затем улыбнулся и стиснул руку Сары.

– Он красивый.

– Мы пока не можем утверждать, что это «он».

– Что ж, она тоже красивая.

Арие подался вперед, всматриваясь в зернистое изображение на экране ультразвукового аппарата. Это было третье ультразвуковое исследование Сары – их третье ультразвуковое исследование. И даже на двадцать четвертой неделе он по-прежнему с трудом различал очертания младенца. Но хотя бы уже не вопил от гордости, как во время исследования на двенадцатой неделе, когда ему показалось, что он увидел изрядных размеров пенис, а ему объяснили, что это бедренная кость ребенка.

– Все в порядке? – спросил он эхографа. – Все на месте?

– Выглядит прекрасно, – ответила девушка, поводя сканером по смазанной гелем параболической поверхности живота Сары. – Теперь надо, чтобы ребенок повернулся, тогда я смогу измерить позвоночник.