Анри Шарьер - Мотылек

И с последними словами капитана «Adiós, buena suerte (до свидания, удачи)» катер отвалил. Нам оставили два литра молока. Мы подняли парус. К десяти часам утра, после кофе и горячего молока, мой желудок стал приходить в порядок. Покуривая сигарету, я направил свою лодку без всякой предосторожности к берегу, и вскоре она уткнулась в мягкий пляжный песок. На берегу нас встречало человек пятьдесят, пришедших посмотреть на прибытие странного судна, на котором вместо мачты какой-то обрубок, а вместо паруса болтались куртки, рубашки и штаны.

Я открыл для себя новый мир, народ и цивилизацию, ранее совершенно не известные мне. Эти первые минуты нашего пребывания на венесуэльской земле были настолько волнующими, что не с моими талантами их описывать. Здесь требуется талант посолиднее, чтобы объяснить, выразить, обрисовать всю атмосферу сердечного приема, оказанного нам этими простыми и щедрыми людьми. Среди них есть белые и черные, но основной оттенок кожи – светлый, какой бывает у белого человека, если он несколько дней позагорает на солнце, и почти у всех штаны закатаны до колен.

– Бедные люди, до какого состояния вы дошли! – причитали они.

Рыбацкая деревня, куда мы прибыли, называется Ирапа, административно она входит в штат Сукре. Женщины деревни, все без исключения, немедленно превратились в наших нянечек, сиделок и опекунш. Тут и молодые (небольшого роста, но, боже, до чего изящные), и среднего возраста, и пожилые.

Нас привели в дом, где висело пять гамаков, сплетенных из шерсти, стояли стол и стулья. Там каждого из нас натерли с головы до пят маслом какао. Ни одну живую ранку не обошли. Оголодавшие, умирающие от усталости, после столь длительного поста, вызвавшего определенное обезвоживание организма, мы попали в добрые руки рыбачек. Они были прекрасно осведомлены, что в подобном состоянии больному надо не только спать, но и питаться, съедая за раз очень небольшие порции пищи.

Мы лежали каждый в своем гамаке, и наши сиделки-самоучки кормили своих пациентов с ложечки даже во сне. Силы полностью оставили меня в тот момент, когда меня уложили в гамак, предварительно смазав все мои болячки маслом какао. Я словно куда-то провалился: спал, ел и пил, совершенно не сознавая, что творится вокруг меня.

Мой пустой желудок никак не хотел принимать первые ложки тапиоки. Впрочем, не только мой. Нас всех рвало по несколько раз иногда с частичным, а иногда с полным отторжением пищи, которую эти добрые женщины вводили нам в рот.

Жители Ирапы исключительно бедны. И тем не менее никто не остался к нам безучастным – каждый старался помочь, чем мог. Через три дня благодаря их коллективной заботе и нашей молодости мы были снова почти на ногах. Мы уже не лежим часами, а сидим в прохладной тени под навесом из веток кокосовой пальмы и разговариваем с жителями Ирапы. Они не так богаты, чтобы одеть нас всех сразу. Поэтому организовались небольшие группы: одна занимается Гитту, другая – Депланком и так далее. А мною занимается целая дюжина.

Первые дни нас одевали во что попало, все поношенное, но безупречно чистое. Сейчас, если предоставляется возможность, нам покупают то новую рубашку, то штаны, то ремень, то пару домашних туфель. Среди ухаживающих за мной есть две очень молоденькие девушки. Они похожи на индианок, но уже заметно чувствуется испанская и португальская кровь. Одну зовут Тибисай, другую – Ненита. Они мне купили рубашку, штаны и домашние туфли, которые они называют «альпаргатас». Туфли с открытой пяткой, поддерживаемой ремешком, подошва без каблуков, открытый носок, а сверху матерчатая плетенка.

– Нам незачем спрашивать, откуда вы. И по татуировке видно, что бежали с французской каторги.

Это растрогало меня еще больше. Надо же! Знают, что мы отбывали срок за серьезные преступления, бежали из тюрьмы. А ведь в газетах и журналах каких только ужасов про нас не понаписано! И что же? Эти скромные и послушные люди считают вполне естественным взять нас к себе и оказать помощь? То, что богатый или просто зажиточный человек раздает нуждающимся одежду или кормит их из своих обильных запасов, – это уже добродетель. Но когда бедняк отдает последнее и делит пополам маниоковую или кукурузную лепешку, в то время как ему самому и его семье не хватает еды, – это высшая добродетель. Разделить скудную трапезу с незнакомцем, беженцем правосудия – это ли не проявление истинного благородства!