Анри Шарьер - Мотылек

Практически они так с плантации и не вылезают. Для этих людей, способных поставить на кон собственную жену и сдержать слово в случае проигрыша, существует один священный закон – дети. Они сделают все, чтобы только их дети не попали в кабалу. Они могут попасть в какие угодно трудности, перенести какие угодно лишения, но их дети чрезвычайно редко подписывают контракт с плантацией.

Так вот, в тот день одна молодая индианка выходила замуж. Собралась уйма народу, все одеты в длинные платья: женщины под белой вуалью и мужчины в белых туниках до пят. Много флердоранжа. После всевозможных религиозных церемоний, когда муж стал уводить жену, развернулось настоящее представление. Слева и справа от дорожки, ведущей из дома, рядами разместились приглашенные: женщины – с одной стороны, мужчины – с другой. На крыльце перед открытой дверью сидят отец и мать. Новобрачные, расцеловавшись на прощанье с родителями и родственниками, пошли между рядами. Пройдя несколько метров, жена вдруг вырвалась из рук мужа и бросилась назад к матери. Мать одной рукой прикрыла глаза, а другой стала делать знаки, чтобы дочь возвращалась к мужу.

Муж протягивает руки к жене и зовет ее, она жестами и мимикой показывает, что не знает, как поступить. Ведь мать родила ее – следует пантомима появления на свет. Ведь мать вскормила ее своей грудью – разыгрывается сцена кормления. Неужели ей придется все позабыть, чтобы пойти за любимым?! Может быть, но не торопи, говорят ее руки, потерпи немного, дай мне последний раз взглянуть на возлюбленных родителей, единственно ради которых я жила, пока не встретила тебя.

Жесты мужа утверждают, что так требует жизнь: ей тоже надлежит стать женой и матерью. И все это сопровождается пением девочек, которым вторят мальчики. Наконец она в последний раз вырывается из рук мужа, прощается с родителями, бежит назад к любимому и падает в его объятия. Он поспешно ее уводит, сажает в небольшую повозку, убранную гирляндами цветов, и они уезжают.

Побег готовится очень тщательно и со всеми предосторожностями. Мы выбрали широкую и длинную лодку с хорошим главным парусом и фоком, с первоклассным рулем. Приняли меры, чтобы полиция не могла нас ни в чем заподозрить. Мы прячем нашу лодку в нижней части притока Пенитенс-Риверз, впадающего в большую реку Демерару. Она выкрашена в тот же цвет и имеет тот же номер, что и китайское рыболовное судно, зарегистрированное в Джорджтауне. Правда, команда не та: китайцы – сухопарые коротышки, а мы – высокие здоровяки. Договорились в лодке не стоять, а сидеть на корточках на случай, если луч прожектора выхватит нас из темноты.

Все прошло без сучка без задоринки. Стрелой проскочили Демерару и вышли в море. То, что нам удалось улизнуть совершенно не замеченными, доставляет определенную радость, но она не может быть полной, потому что эта радость с горчинкой: убежал, как вор, ни о чем не предупредив мою маленькую принцессу. Я не доволен собой. Ни Индара, ни ее отец, ни их знакомые не сделали мне ничего плохого. Я видел от них одно хорошее. И вот как я им ответил – злом на добро. Я не ищу никаких оправданий своему поступку. Да и что, собственно, можно найти в нем хорошего?! Поэтому я очень не доволен собой. Просто некрасиво. Да еще оставил после себя совершенно открыто на столе шестьсот долларов. То, что мне дали, не оплатишь никакими деньгами.

В течение сорока восьми часов буду держать строго на север, захотелось осуществить старую идею – добраться до Британского Гондураса. Таким образом, двое суток будем идти в открытом море.

В побеге участвуют пятеро: Гитту, Шапар, Баррьер из Бордо, Депланк из Дижона и я, Папийон, капитан и штурман.

Едва перевалило за тридцать часов с начала нашего плавания, как на море разыгралась страшная буря, переросшая в тайфун или циклон. Молнии, гром, дождь, огромные и беспорядочные волны, ураганный ветер с сильными вихрями, которому невозможно было ни противостоять, ни сопротивляться. Волны громоздились друг на друга, и наша лодка плясала, как необъезженный конь. Никогда в жизни не видел я ничего подобного и даже не мог себе представить. Впервые в своей практике я встретился с ветром, постоянно менявшим направление. Попутный пассат вдруг прекратился, и нас несло в темпе вальса в противоположную сторону. Если бы так продолжалось неделю, нас снова принесло бы на каторгу.

Этот тайфун, между прочим, запомнился не только нам, о чем я узнал уже позже на Тринидаде от французского консула месье Агостини. У него на плантации тайфун срезал шесть тысяч кокосовых пальм, пройдясь по ним, как пилой, на высоте человеческого роста. Тайфун поднимал в воздух целые дома, унося их далеко и бросая на землю или в море. Мы потеряли все: и съестные припасы, и багаж, и даже бочки с водой. Мачта сломалась на высоте двух метров и умчалась вместе с парусом. Но что хуже всего – разбился руль. Шапару просто чудом удалось спасти небольшое весло, и этой лопаткой я пытался управлять лодкой. Мы стали собирать с миру по нитке, чтобы соорудить какое-то подобие паруса. Разделись до трусов: в дело пошли куртки, штаны, рубашки. На борту оказался небольшой моток железной проволоки, с помощью которой мы сшили парус и закрепили его на обрубке мачты. Хоть так, но все-таки плывем.