Ингер Фриманссон - Крысоловка

– Роза, неужто так и не расскажешь нам, кто отец малыша?

От очевидного упрека в ее тоне Роза тут же замыкалась.

– Кроме того, малыш имеет право знать, кто его отец, неужели ты не понимаешь, девочка? Ну же, не упрямься, родная.

Роза сидела на диване, напряженная, бледная. Мать сдавалась:

– Ну да ладно, зато у него есть мы втроем. Ах ты, мой проказник маленький!

Иногда Роза гадала, а как бы воспринял новость англичанин? Узнать бы его адрес в Лидсе да заявиться с ребенком на руках. Подошла бы к старому дому из красного кирпича, следом – стайка любопытной ребятни. Увидела бы, как он открывает дверь, одетый в футбольные шорты, из которых торчат долгие, тощие ноги…

– Who the hell are you? [18]

Они оба были пьяны. Чудо, что им вообще удалось соитие. Зачать мальчугана, который теперь вырос в двадцатипятилетнего мужчину.

Она прошла в спальню, остановилась, разглядывая фотографии на комоде.

Угрюмое лицо Томаса-школьника.

«Мой сын».

Такой педантичный.

Тщательный во всем.

Похожий на Титуса…

Нет!

Прочь!

Веточки черники увяли. Забыла добавить воды в вазу. Будто бросила. Взяла вазу, отнесла на кухню. Из-под дивана выглянула Фига. Махнула длинным хвостом, покрутилась на месте. Было в ее поведении что-то странное. Крутится и крутится, словно не в силах остановиться.

– Фига, в чем дело? – прошептала она. Опустилась на колени, ухватила крысу. Крепко держала в руках. Ломкие усики подрагивали. – Ой, бедная моя, – тихо проговорила Роза. – Понимаю, малыша своего оплакиваешь.

Блестящие черные глазки точно расширились.

– Все просто, дружок. Наши дети, они ведь не наши на самом деле. Не принадлежат нам. Настает день, и мы должны вернуть их. Будто и не было у нас никогда детей, будто мы их никогда не рожали…

Опустила Фигу на пол. Грызун суетливо шмыгнул к люку, понюхал кольцо, прибежал обратно. Замер.

– Она там, – сказала Роза. – Убившая твое дитя.

По шее побежали мурашки.

Ей удалось прочитать пятьдесят страниц. Через силу. Каждый раз, когда мысли разбегались, она вставала и делала несколько кругов по комнате.

И снова за работу. Плохо, что в рукописи нет глав. Было бы куда проще, если бы она видела, сколько глав уже вычитано. Пятьдесят страниц – и то много.

А всего прочла семьдесят три страницы. Осталось каких-то четыре сотни. Без диалогов, пробелов и коротких строк.

Разболелась голова. Роза поняла, что забыла поесть.

Пошла на кухню, открыла холодильник. Что здесь? Да ничего. Каша для крыс. Купила в оптовом магазине манную и рисовую. Дешевле было самой приготовить, но на распродаже попались готовые каши в упаковках, очень удобно и совсем недорого. Достала коробку с рисовым пудингом, выдавила на тарелку. Молоко почти закончилось. «Нужно сходить в магазин, – подумала она. – Но не сегодня, не сейчас. После того, как дочитаю. Сейчас – работа. Ога et labora» [19].

Поела каши. Запивала прямо из-под крана.

Вчера, в это время…

Женщина направлялась к ее дому…

И она еще тут.

Там, под полом.

Не хочу. А она там.

В комнате моего сына.

Роза расплакалась.

Наклонилась и дернула на себя люк.

С такой силой, что сломала ноготь.

Женщина стояла прямо под ней. Всклокоченные, сальные волосы.

– Лучше бы ты никогда сюда не приходила! – крикнула Роза.

И зарыдала, громко, в голос. Ненавидя себя за это. Никогда раньше не плакала. И вот теперь. Но теперь слишком поздно.

– Лучше бы ты никогда не приходила в мой дом, не пачкала его!

На подбородке у женщины засохла рвота. Баюкает одну руку. Такой жалкий вид. Открыла рот, закрыла – вылитая рыба.

– Прости, – пробубнила она, – Роза, пожалуйста, прости меня.

Роза плачет. Добрый знак, да. Значит, не такая уж она жестокая и бесчувственная. Титус как-то принялся рассказывать о бывшей жене. Сразу после его развода. В том, как он говорил про бывшую жену, чувствовалась обида.

– Видишь ли, Роза привыкла твердо стоять на ногах, жить сама по себе. Ей и мужчина-то не нужен. Она чертовски сильная – как психологически, так и физически.

Нужно иметь это в виду, если Ингрид хочет пробиться к ней, одолеть. Не дать ей захлопнуть люк Она больше здесь не выдержит. Она сломается, спятит в этой крысиной яме. Кожу нещадно кололо, все тело чесалось.

– Роза, – мягко сказала Ингрид. – Пожалуйста, пожалуйста… Прости меня. Сможешь ли ты простить меня?

Роза сидела на корточках. Слезы упали прямо на лицо. Ингрид вздрогнула. Раскачиваясь взад-вперед, Роза рыдала, заходилась в стонах.