Ингер Фриманссон: Крысоловка

– Нас ждут.

Титус молчал.

– Я поговорила с Леной. Она сегодня дежурит.

– Вот как…

– Титус, я…

– Черт!

Взгляд был рассеянный, блеклый. Будто боялся смотреть вперед.

– Все в порядке, – поспешно проговорила она, – я тебя люблю, все хорошо.

– Проклятье! Ингрид! Проклятье!

– Все в порядке, – повторила она громче. – Я помогу тебе одеться.

Склонилась над ним, ощутила резкий запах изо рта. Аммиачный. Затаила дыхание, стараясь не выдать отвращения.

Он протянул руки. Длинные сильные пальцы – она оценила их еще тогда, в самом начале. Длинные сильные пальцы, провоцирующие на мысли о том, что они могли бы с ней проделывать. Кожа на руках гладкая. Ни следа старости или болезни – только синяки от капельницы и внутривенных инъекций.

Помогла надеть рубашку. Отметила, что одежда велика. Перехватило горло.

– Я спал, – вяло пробормотал он. – Снилось, будто веслами гребу…

– Правда?

– Угу.

– А я была в твоем сне?

– Нет…

– Намекаешь, будто это вообще не мое дело, а? Грести то есть…

Словно захлопнула, дочитала книгу жизни. Двух жизней…

Он сделал вид, что не слышит.

– Я был на «Гуппи»… И мы… плясали… под водопадом…

Он пытался научить ее обращаться с веслами. Страшновато было. Скованность в движениях, неловкость, равновесие она держала недолго: кувырк – и сразу под воду. Хотя он и уверял, что перевернуться практически нереально. Особенно женщинам, ведь у вас центр тяжести смещенный, – и хлопал ее пониже спины, а затем целовал. «Гуппи» она подарила ему на юбилей. Одноместный каяк, просто созданный для преодоления порогов.

Взялась за носки, скатала к пальцам, мягко стянула со ступней. Надо бы ногти подровнять, ногти она ему не часто стригла. Неприятно. Твердые, будто камень, и желтые такие. Неужели волосы и ногти и после смерти растут? Гадость какая. И откуда вообще эти мифы берутся?

Встала, сдернула со стула брюки, аккуратно висевшие на спинке. Опрятный, подтянутый, несмотря на болезнь. Туфли всегда до блеска начищены, никакой небрежности, уж точно неряхой не назовешь. Каждая вещь на месте. Не то что у нее…

Заснул прямо в кальсонах. Под тканью выдавался усталый, сморщенный член. Она застенчиво погладила мускулистые бедра. Похудел, намного тоньше, чем прежде. Заглянула в лицо. Никакой реакции…

– Ты…

Он даже не шевельнулся.

– Ты… Титус, дорогой мой, ты же знаешь, как я люблю тебя, – прошептала она. – И никто нас не разлучит…

Он вымученно улыбнулся:

– Никто?

– Никто-никто. Разве это не понятно?

– Хм…

– Помогу тебе брюки надеть. Можешь приподняться? Совсем чуть-чуть?

Он вскочил резким рывком. Молниеносно натянул штаны.

Ингрид стояла и смотрела, как он возится с молнией. Как без сил повалился обратно на скомканные простыни. Заколыхался водяной матрас.

– Такси вызови, – буркнул он.

Тихий шорох по линолеуму. Стул лапок, коготков. Роза сохранила файл, прокралась на кухню. Названная ей Клюковкой темно-серая крыса обернулась и приняла защитную стойку: ушки прижаты, тельце напряжено. Из-под усов выпал ломтик сыра. Роза опустилась на корточки, сказала успокаивающе:

– Это же я.

Крыса села, ушки торчком. Хвост как пружина.

– Проголодалась? Ах ты, бедняжка… Ну, ешь, я себе еще сделаю.

Крыса будто поняла: отвернулась и деловито принялась есть, помогая себе лапками – умело и проворно, точно крошечный человечек. «Какие же все разные, – подумала Роза, – вот ведь даже крысы бывают аккуратистками. Другие на еду буквально бросаются, а Клюковка – нет». Она подошла к раковине, опустила тарелку в мойку. Повела в сторону зверька ломтиком сыра. Грызун неотрывно смотрел на женщину. Усики подрагивали.

– Да иди же, трусишка, возьми, – сказала Роза ласково. – Вкуснятина, настоящий «Эмменталь».

Крыса направилась было в ее сторону, но вдруг юркнула под диван. Туда, где крысиный лаз. Увидев крысу впервые, Роза испугалась. Встревожилась не на шутку. Крысы переносят заразу, таскают всякую дрянь. Она тогда поспешила в хозяйственный магазин за крысоловкой. С тех пор ловушка валяется в сарае, ни разу не использованная. Роза просто не смогла пустить ее в дело. А все из-за крысят. Гнездо под диваном она обнаружила в тот же день: старое одеяло, на котором отсыпался Акела, завалилось за спинку и лежало у самой стены. И вдруг – тонкий, почти неразличимый писк…

Пять розовых крысеняток. Новорожденные, день всего, не больше. Тесно жмутся в теплый живой комок из носиков и сердечек. Стоило отодвинуть диван, как крыса-мать исчезла. Скользнула в лаз, к досаде Розы. Старая крыса ее бесила. Она прозвала старуху Пойма: жирная, с огромным, вместительным брюхом, которое не опало, даже когда крысятами разродилась. Роза смотрела, как крыса ест: жадно, вгрызаясь в пищу, никого не подпуская, пока дочиста не подъест. Даже собственный выводок не жалела.